Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

5.3. Императив свободы

О раннем средневековье известно мало. Но допустимо утверждать, что падение Рима не может не сказаться на положении семьи и на ее внутреннем устройстве. К тому же скоро по всей империи будет катиться тяжелый паровой каток великого переселения народов, который изменит и политический расклад Европы, и ее этническое лицо. Ядро Западной Римской империи (Италия, Галлия, Испания и отчасти Дакия), заселенное и самими римлянами и романизированными народами станет заполняться чуждыми их культуре племенами, прежде всего, массами германских переселенцев. Поэтому великое переселение сопровождалось культурными, языковыми, а затем и религиозными конфликтами. Отголоски этих конфликтов будут давать знать о себе вплоть до нашего времени.

Разумеется, новые народы приносили и свои — не во всем совпадающие — представления о браке. Так, в традиции германских племен брак был моногамным, а супружеская неверность, как мужа, так и жены строго каралась моралью и законом. Напротив, галльская культура нисколько не возражала против полигамии и допускала куплю-продажу невест. Поэтому античные традиции развиваются, подчиняясь не только собственной логике. К тому же есть и много общего, например, то, что брак — это еще и средство решения статусных проблем. Об этом разговор впереди. Здесь же необходимо остановиться на представлении о свободе. Мы говорим не о семейных обычаях (и уж тем более не о быте), не о брачном праве, но о гораздо более общих и, возможно, более фундаментальных, вещах. Понятие свободы лежит в их ряду.

Еще в Греции именно она становится едва ли не главным критерием самоидентификации эллина, мерилом отношения социума к «своим» и «чужим». Весь мир в глазах рабовладельческого полиса делится по этому основанию. Все то, что разделяет народы — особенности культуры, религиозные верования, традиции, отличия в цвете кожи, разрезе глаз, растворится в прикосновенности к ней. Отнюдь не косметические отличия разделяют народы — две разные расы наполняют ойкумену:

Одна в наряде рабьем гордо шествует,

Покорно рот поводьям повинуется.

Зато другая вздыбилась. Руками в щепь

Сломала колесницу, сорвала ярмо

И без узды умчалась неподвластная[309].

Эсхилу вторит вердикт Еврипида, согласно которому за пределами Греции «Все варвары — рабы; свободен лишь один»[310]. Именно такое представление о своем окружении и о Самом себе наследует Рим. Личная свобода для него существует исключительно в форме антитезы рабству. Так в выступлениях Цицерона наиболее часто встречающейся лексической оппозицией свободе оказывается именно неволя[311]. Но и в таком понимании для одних достаточно просто не быть рабом, другим необходимо стать господином.