у него трясутся. - Да, - согласился он, - трясутся. Но это нервное, я за собой после- жу. Натура у него была могучая, стойкая. Он и на самом деле пока еще не успел устать. Но ездить по визитам ему было невмоготу. Ставить диагноз "заразная лихорадка" означало немедленную изоляцию больного. Вот тут-то и впрямь начинались трудности, тут начинался мир абстракций, так как семья больного отлично знала, что увидит его или выздоровевшим, или в гробу. "Пожалейте нас, доктор", - твердила мадам Лоре, мать горничной, работавшей в том отеле, где жил Тарру. Но что значит жалеть? Ясно, он жалел. Но это ничего не меняло. Приходилось звонить. Через несколько ми- нут раздавалась сирена машины "скорой помощи". Вначале соседи распахива- ли окна и выглядывали на улицу. А со временем, наоборот, стали спешно закрывать все ставни. И вот тогда-то, в сущности, и начинались борьба, слезы, уговоры, в общем абстракция. В комнатах, где, казалось, сам воз- дух пылал от лихорадки и страха, разыгрывались сцены, граничившие с бе- зумием. Но больного все равно увозили. Риэ мог отправляться домой. В первые дни эпидемии он ограничивался звонком по телефону и спешил к следующему больному, не дожидаясь кареты "скорой помощи". Но после его ухода родные наглухо запирали двери, они предпочитали оставаться лицом к лицу с заразой, лишь бы не выпускать из дому больного, так как знали, чем все это кончается. Крики, приказания, вмешательство полиции, а потом и военных - словом, больного брали приступом. В первые недели приходи- лось сидеть и ждать, пока не приедет "скорая". А потом, когда с врачом стал приезжать санитарный инспектор, которых вербовали из добровольцев, Риэ мог сразу бежать от одного больного к другому. Но тогда, в самом на- чале, все вечера, проведенные у больного в ожидании "скорой", походили на тот вечер, когда он явился к мадам Лоре в ее квартирку, щедро укра- шенную бумажными веерами и букетиками искусственных цветов, и мать, встретив его на пороге, проговорила с вымученной улыбкой: - Надеюсь, у нее не та лихорадка, о которой все говорят? А он, подняв простыни и подол ночной рубашки, молча смотрел на багро- вые пятна, покрывавшие живот и пах, на набрякшие железы. Мать тоже — 63 —
|