|
— Ты вроде хотел добыть глухаря. Иди в правый угол Карасиного озера и не зевай. Он сейчас там кормится на полянке. Я шёл и убивал глухаря. В другой раз он ворчал: — Напрасно ты нынче жерлицу достал. Нынче ни одной щуки к тебе не придёт. — Да откуда ты знаешь? — нервничал я. Он только хмыкал и уводил куда-то глаза. Но щуки в тот день ко мне действительно не приходили. * * *После того путешествия мы не виделись с Карьковым почти год, и вот я узнал, что с ним случилась беда, он лежит в постели и просит меня его навестить. Я тут же пустился на лодке в Сполошное. Карьков лежал на кровати в своей неказистой халупке до того измождённый, что если бы не его глаза, горящие и беспокойные, я бы подумал, что он не живой. Правда, нога Карькова, забинтованная каким-то тряпьём, покоилась на табуретке. Реденькая щетина на его впалых щеках была белее первого снега. В избушке крепко пахло травяными отварами, в ней хозяйничала какая-то незнакомая мне проворная женщина. — Ну вот, — промолвил Карьков, с трудом шевеля сухими, потрескавшимися губами. — И ещё раз довелось нам увидеться. Не чаял, не думал. Я ведь, парень, можно сказать, с того света вернулся. И на старуху бывает проруха. Ага. Он велел мне сесть поближе к изголовью и хриплым прерывистым голосом, то и дело кашляя, рассказал, что с ним случилось. Пробираясь однажды через бурелом в своих безлюдных владениях, Карьков сломал ногу. Пролежав какое-то время на земле в забытьи, он очнулся, наложил самодельную шину и стал размышлять, что делать дальше. Идти он не мог даже с помощью палок, мог только осторожно ползти, а до избушки было не менее пяти километров. И он пополз, крича от боли и находясь на грани потери сознания, а то и вовсе теряя его. Сколько он полз, Карьков не знает, не помнит. Помнит только, что несколько раз солнце в небе сменяли крупные звёзды, несколько раз вёдро чередовалось с дождём и несколько раз густые туманы застили землю. Карькова донимал не только недуг, но и голод. Карьков толкал в рот траву, выкапывал из земли корешки, один раз поймал ящерицу и съел её, разломив, как краюху. Вскоре голод целиком завладел его сознанием, отодвинув на второй план даже нестерпимую боль, и Карьков теперь думал только об одном — поскорее доползти до избушки, где были сухари и ещё кой-какая еда. Но известно, что беда не приходит одна. Когда он добрался, наконец, до жилья, он увидел, что в жилье побывал медведь и сожрал всё съестное. Карьков заплакал и, жуя кожаную рукавицу, которую обнаружил в избушке нетронутой, покатился по полу. Неужели это всё?! Неужели это конец?! За что? За какие грехи? Нет, это неправильно, несправедливо! — 30 —
|