|
Я отшатнулся. А Славка Хомяков от неожиданности едва не свалился с огромной коряги, на которой мы оба сидели, и долго не мог насадить на крючок нового червяка. Что это он? Неужели так испугался? Однако я тут же позабыл и о нём, и о выходке бешеной птицы, потому что клёв был отменный. Именно теперь, в сумерках, на нашу самодельную снасть вдруг валом повалил отборный краснопёрый елец, и мы только успевали закидывать, предварительно отвязав от удочек за ненадобностью поплавки. Не успеет грузило опустить леску лишь на малую глубину быстрого стрежня, как слышишь: дёрг! дёрг! Подсекаешь — и вот он, в руке, упругий вертун. Рука быстро мёрзла от соприкосновения с мокрым холодом рыбины, и на пальцы приходилось периодически торопливо дышать… Клёв оборвался так же разом, как и возник. И тут мы увидели, что порядком запозднились, что вокруг уже ночь. А до заброшенной таёжной избушки, где мы решили заночевать, надо было ещё топать да топать. — Двинули! — как-то странно передёрнулся Славка и, кое-как смотав удочку и взяв котелок, неохотно, с оглядкой, стараясь держаться ближе ко мне, ступил на тропинку. Тропинку можно было назвать таковой лишь условно, потому что она была протоптана смолокурами ещё в незапамятные времена и давно затянулась травой, будыльями и кустами, которые будто клешнями сжимали с боков две стены леса. Тропинка беспрестанно виляла, изгибалась ужом между деревьями, и мы в темноте то и дело натыкались на что-нибудь, цеплялись удочками за пружинистый лапник. — Бросим эти удочки к лешему! — крикнул я. — Завтра утром захватим, всё равно пойдём мимо… И только я эти слова произнёс, кто-то сбоку как охнет, как шарахнется в сторону, как затопочет, как зашумит, что у меня от неожиданности на затылке даже волосы шевельнулись. Славка схватил меня за руку. — Не вякай что ни попадя! — зашипел. — Не поминай его не ко времени! — Славку трясло. Глаза парня сделались круглыми, как у совы. — Кого — его? — Т-с-с-с! — Славка приложил к губам палец. — Того, кого ты только назвал! — Он намеренно избегал слова “леший”. — Это тебе не при солнышке ясном, это… Да и место — сущее его обиталище. Он, братец, живо… Я сделал попытку засмеяться. Получилось неестественно, нервно. — Да ты чё? — не узнал я собственный голос. — Это же был лось. А то, может, косуля. Дремала под елью, мы её спугнули, она и рванула… Но по спине моей уже пробежал холодок. Вспомнилась вдруг ворона, её странный полет прямо на нас, её жуткое молчание при этом, будто она была призраком, пытавшимся нас мысленно смять, раздавить, уничтожить, а более всего — перепугать до полусмерти. Тогда я от её выходки отмахнулся, тут же отвлёкшись, теперь вот не отмахивалось, не отвлекалось. Не потому, что обычные вороны в обычных условиях так себя не ведут, а потому, что только сейчас, очутившись в этой кромешности, я до конца осознал, где мы со Славкой находимся, куда нас с ним занесло. А до этого всё как-то так… — 32 —
|