|
Так вот, этот человек и познакомил меня как-то с таёжным скитальцем. А познакомив, стал просить его взять меня на гривы отдохнуть, потаёжничать, порыбачить. Карьков неожиданно согласился. Почему согласился — до сих пор гадаю и никак не могу разгадать. Наверно, всё-таки потому, что хорошо знал: за одну ходку я всё равно ничего не запомню и впоследствии до грив самостоятельно ни за что не доберусь, никого не приведу, а значит, и вреда Карькову не причиню. Несмотря на благоприятный оборот дела, впечатление на меня Карьков произвёл при знакомстве не очень хорошее. Хоть и сухонек и подвижен, однако малоразговорчив, насторожён — сам себе на уме. Тёмные глазки — махонькие, увёртливые: взгляда их заловись — не поймаешь. Что-то глубоко сидело в этом Карькове, чуялось мне, тайна какая-то вроде, притом нехорошая тайна. Но мало ли что мне могло показаться, пригрезиться! Мне, например, иногда виделось, что этому человеку лишь чуточку за пятьдесят, а иногда все восемь десятков. Такая вот метаморфоза! Вышли мы на рассвете. Карьков, как и положено, шёл впереди, я за ним. Одет он был в старенький дождевичок с башлыком, на ногах его были лёгкие кожаные бродни с холщовыми голенищами, за плечами — ружьё и тощенькая котомка. Миновав несколько перелесков и сосновый борок, мы как-то неожиданно оказались на краю безбрежнейшего, как пустыня, болота с реденькими корявыми берёзками да серо-жёлтой травой и двинули прямо к горизонту, в эту мрачную неоглядность. Под ногами захлюпало, запузырилось, заколыхалось, как если бы мы ступили на шаткие, гнилые мостки, и я на мгновение замешкался, испугавшись, но Карьков подбодрил: — Не дрейфь! Мой путик не подведёт. Я слышал, что путик на языке охотников — это если не тропа, то что-то конкретно означенное, улавливаемое по каким-то предметам и ориентирам: по затесям, сломленным веткам. А тут было почти голое болото, и Карьков пёр по нему напропалую, даже без традиционной палки, хотя и постоянно вилял, поворачивал то туда, то сюда, делал замысловатые зигзаги и петли. “Что это? — размышлял я, шагая за ним. — Доскональное знание каждого квадратного метра болот или всё-таки интуиция?” И останавливался на последнем, именно на интуиции, на втором скрытом зрении, потому что знал примеры тому. Писатель Иван Ульянович Басаргин рассказывал как-то, что его отец, охотник, стрелок, никогда не целился даже в летящую дичь. Просто вскидывал ружьё одной рукой, как пистолет, и стрелял. И никогда не промахивался. Сноровкой, результатом тренировок это не назовёшь, потому что Басаргин-отец никогда специальными упражнениями не занимался. Просто стрелял, когда надо было, очень редко, между прочим, экономно, и только. — 26 —
|