И тут что-то произошло с ним такое, чего он объяснить не умеет. Какая-то сила подхватила его и вынесла из избушки. А потом… А потом он очнулся на самоходке, плывущей посреди Енисея. Самоходчики ему рассказали, что, проплывая мимо устья речки Ягодки, они увидели что-то наподобие плотика, а точнее пару сцепленных коряг. На них лежал без сознания Карьков лицом вниз, руками обхватив коряги. — Как я очутился на Ягодке, не пойму, — говорил мне Карьков. — Ведь до неё от моей избушки далековато, да и то в сторону от тропы на Сполошное. Но спасение через Ягодку — это был в моём положении единственный шанс. Кто меня туда перенёс? — Так-таки ничего и не помнишь? — спросил я его. — Нет, — ответил Карьков. — Хотя… Хотя сон вроде снился… Будто кто-то внутри меня, второй вроде я, всё толкал меня к реке и толкал… Я перешёл на другое. — А почему не в больнице, а дома? — Да к чему мне больница? Мы с Макаровной вот, — кивнул он на женщину, — и сами своими средствами обойдёмся. Травки, коренья куда как лучше больницы. — Ну Карьков, ну Карьков! Ты, однако, и в самом деле колдун, — не выдержал я. — Да никакой я не колдун! — рассердился Карьков, первый раз глянув мне прямо в глаза. — Я самый обыкновенный таёжник. Зря ты навоображал себе всякого про меня. Если бы я был колдун, я бы хоть что-то мог объяснить… * * *Вот, пожалуй, и всё. Больше мы с Карьковым не виделись. Он не напоминал о себе, да и у меня других забот было предостаточно. А потом, через годы, Сполошное как-то незаметно, потихоньку исчезло, а вместе со Сполошным исчез и Карьков. Я даже не знаю, умер он или переехал куда. В молодости мы беспечны и равнодушны к судьбам старых людей даже в том случае, если эти люди неординарны. А вот с годами… С годами всё чаще и чаще вспоминаю Карькова. И при этом чувствую такое, что бывает совсем не до сна. И здесь не только запоздалый стыд за себя, здесь ещё жуткая тоска о чём-то, непонятная боль и сладостная душевная дрожь, которая случается при соприкосновении с тайной. И чем дальше, тем больше. 1991 — 1997 гг. СТРАХДень уходил. Ещё недавно чистое, белесоватое осеннее небо стало постепенно меркнуть, сереть, будто подёргиваясь паутиной, тёмный ельник, подступающий сзади, слева и справа от нас почти к самой воде, почернел, насупился, поугрюмел, а по зыбкой глади реки беззвучно заскользили белыми тенями клочки ещё рыхловатого, лишь начинающего нарождаться тумана. Река задышала нутряной промозглостью, холодом. — Ка-р-р, кар-р-р, кар-р-р! — как наждаком по стеклу, скребанула по нервам неизвестно откуда взявшаяся над нашими головами ворона и, тяжело махая крылами, потянула к недалёкому обрывистому противоположному берегу, где тут же и исчезла, слившись с аспидным фоном высокого яра. Но ненадолго. Через какие-то секунды вновь появилась в небесном просвете, будто материализовалась из небытия, повернула обратно и начала теперь уже молча пикировать едва не на нас. С шумом пронеслась прямо рядом, ударив по нашим лицам воздушной волной, и нырнула в морок хвойной чащобы. — 31 —
|