Пучина людская

Заметив пользу от школы, родители стали чаще отры­вать детей от дворовых работ и охотнее отдавать в учение. После войны детворы оказалось так много, что начальное обучение проходили по сотне человек. Например, было по три первых, вторых, третьих и четвёртых класса численностью 35–40 уча­щихся. Организовать такую ораву вольных людей, воспитан­ных войной, было весьма непросто. Занятия проходили в три смены примерно с одинаковыми проделками. Как ни старались учителя, но учёба считалась всё же делом не первой важности. Каждый знал, что, даже будучи отличником, после занятий всё равно придётся заготавливать корм дворовой живности, носить воду, рубить дрова, прогонять кур с огорода, ремон­тировать крышу, забор, сарай и выполнять ещё сотню других дел. Школа как бы отрывала от настоящих дел и казалась по­тому некой забавой. А раз так, то забаве следует дать полный размах. Но что дети военного времени могут придумать в качестве проявления себя, кроме войны?

Вскоре школьная мелюзга разбилась на ватаги. В каждой из них немедленно появлялся атаман. Если командиров ока­зывалось несколько, то все они, отойдя от своего ополчения, начинали взаимное уничтожение до тех пор, пока стоячих на ногах уже не оставалось вовсе. Побеждал тот, кто первым поднимался во весь рост и умудрялся простоять хотя бы не­сколько минут. В драке были запрещены любые приспособ­ления: только беззащитное тело. Но даже при этом многие весельчаки оставались без глаза, с разорванными ушами, ще­ками и кожей, со сломанными руками, ногами или выбитыми зубами. Суровое военное время закрепило в психике детей не­обходимость в жестоких играх. Была уверенность, что иного развлечения попросту нет, и если уж выпало жить, то следует пройти через крайнее телесное напряжение.

Вскоре школьный двор оказался тесным для побоища, в котором крушили друг друга несколько сотен пацанов, причём с уверенностью, что только так можно запугать будущих вра­гов и предотвратить их повторное нападение на страну. С при­ходом зимы обычные драки стали надоедать и, чтобы утолить жажду по героизму и подкрепить готовность биться за правду, решили драться деревянными ножами и увесистыми дубинка­ми. Раненых, покалеченных и озлоблённых добавилось, и это вынудило многих отказаться от участия в опасных развлече­ниях. Но зато оставшимся возросший риск показался всё же недостаточным, и они стали сбиваться в стаи дерзких бойцов, вызывающих на стычку соседние сёла. И когда в поле далеко за хатами наутро нашли несколько замёрзших пацанов, из города прибыл начальник и устроил разбирательство. Некото­рых особо шустрых забияк увезли в тюрьму, там продержали взаперти несколько суток и отпустили, возложив вину на ди­ректора школы. Тот запретил атаманам две недели появлять­ся в классах, а Гордеева, выделявшегося из толпы отцовским простреленным насквозь галифе, солдатскими ботинками и полевой телогрейкой, посадили отбывать наказание в тёмный склад инвентаря. Уже через час он окоченел от холода и по­нял, что до утра не доживёт. Подвернувшимся топором выру­бил дверь и уже перед рассветом добрался домой. Пришёл? Вот и хорошо! Перекуси малость, да пора собираться в школу. Но Толя больше в школу не пошёл. Его самого, как и тех, кто был рядом с ним, удручал внешний вид. Ну что это в самом деле? Уже почти четыре года, как село освободилось от нем­цев, а он всё ещё донашивает отцовскую военную одежду. А куда деться? Одна мама на крошечную зарплату учительницы не могла обеспечить семью из трёх человек, домашнее хозяй­ство и государственный заём, обрекающий интеллигенцию на вымирание. Потому вместо школы Толя ушёл в батраки.