Пучина людская

После многолетнего перерыва Гордеев встретил бывшего начальника. Тот, изобразив во всём себе неожиданную радо­сть, как и положено старшему: „Ну! Чем занимаешься?” На есте­ственный вопрос последовал короткий ответ: „Пишу кни­ги! Вышли из печати две монографии с названиями крейсер и мужчина ...” Гордеев хотел сказать, о чём они, но не успел: раздался такой хохот, каким принято осмеивать выскочек, имеющих своё мнение. Ах-ха-ха! Ах-ха-ха ... Раскатистое осуж­дение лилось справа, сзади, слева! Оно было повсюду: нача­льник хотел, видимо, убедиться, что перед ним действительно его бывший сотрудник и перемещался вокруг собеседника, обсмеивая его со всех сторон. Если подтвердится, что это тот самый Гордеев, то всё, сказанное им, – враньё! Ну, не может подчинённый сделать то, что не по силам начальнику! Понят­но ещё, если пишется плановая книга, нужная для защиты, пре­мии или должности. Так это же за казённые средства, с многи­ми помощниками и на основе годами собираемого мате­риала, а самое главное: по специальности. А то, вдруг, крейсер! Похо­же о море или о войне! Он хоть и служил на флоте, так всего четыре года, а разве за такой малый срок можно представить развёрнутое исследование моря? И тем более мужчина! Вроде как из медицины или того хуже: из биологии! Способен ли инженер разобраться в живом? Исподволь смех стал иссякать. Гордеев улучил момент и в паузе предложил: „Ознакомьтесь, прочтите, оцените, а потом уже судите!” „Ладно, попробую. Занеси как-нибудь! Оставь на проходной, только напиши: для Новика А. И., читать не обещаю, но полистать – полистаю. Надо же: книги пишет! Уморительно! Писссатель! Ха-ха-ха!”

Прошло несколько лет кропотливой работы и, наконец, в папках с тесёмочными завязками соредоточилось то, что автор называл диссертацией. Утром в лаборатории с гордой застен­чиво­стью труд был предложен научному руководителю. Тот начал листать, читать отдельные места, вглядываться в фор­мулы и всё больше мрачнел. Начиная с середины стал нервно перекладывать страницы, на лице появилось выражение недо­вольства. По мере углубления в толщу фолианта стала багро­веть шея, появилась испарина и по всему чувствовалось приб­лижение взрыва. И он произошёл! Учитель вскочил, схватил толстенный опус и с размаху двинул им по голове несостояв­шегося учёного! От вразумительной критики тот шлёпнулся на стул, сочувствующие стали ловить в воздухе парящие лис­ты, а руководитель схватился за сердце. Кое-как привели его в чувство корвалолом, доставили домой и уложили в постель. Врач назначил десятидневный покой. Но молодой организм справился с потрясением быстрее, и вскоре состоялось обсуж­дение трагичной выходки соискателя. Гордеев, ну, как Вы пи­шете? У Вас усилитель усиливает, детектор детектирует, пов­торитель повторяет, более того, фазовращатель вращает фазу, индуктивность индуцирует и даже се­лектор сам селектирует. Ему следует берёзовый сок выдавать, что ли? Дошло до того, что коэффициент передачи передаёт, паразитное напряжение паразитирует, а помехи мешают. А предисловия к формулам? Это же на­до: как легко видеть из предыдущего изложения ... Да впереди 200 страниц, что там можно легко увидеть? И да­лее: при перемножении спектральных составляющих трёх ме­андров после несложных преобразований получим ... и приво­дится равенство, которое даже я два дня выводил! Удивите­льно, но оно оказалось правильным. И затем, это очеловечива­ние: транзистор всегда работает, радиатор охлаждает, индика­тор показывает, счётчик считает, самописец записывает ... Да если хотя бы что-то умело само приносить пользу, зачем тогда люди? И потом, Гордеев, лишнее подхалимство вредит: мало того, что в предисловии пять раз даны ссылки на реше­ния партии, так ещё и во введении, и в заключении приведены хотя и уместные, но всё же длинные цитаты Брежнева. За авторитеты прячутся при никудышней работе! Вы это хотите показать? Нет? Тогда переделайте всё! Наступила полоса изнурительной учёбы письменному изложению материала. В институте и в инженерной практике строгого отношения к тексту не требовалось. Тогда достаточно было правдоподобно подать реферат, курсовой или даже диплом, как внимание обращалось на предметную суть, отодвигая на второй план литературный стиль. И вот теперь пришла расплата: важно не только освоить тему, но и описать её принятым манером. Но стоит только упомянуть деталь, узел, блок или прибор, как тут же выстраиваются в мысли банальные продолжения: ра­ботает, действует, фильтрует, подаётся на вход и снимается с выхода ... Как же, не впадая в тавтологию, в оживление, не прячась за спинами авторитетов, не накручивая причастные и прочие обороты, без назойливого слова который всё же до­ходчиво и грамотно донести особенности работы? Гордеев для начала вырезал формулы и рисунки, а всё остальное сжёг, чтоб пресечь соблазн подглядывания. Затем составил перечень запрещённых оборотов, обложился трудами маститых и стал изучать печатный феномен. У других авторов написано хорошо, но стоит только чужой трафарет приложить к своему письму, так рука сама тянется к макушке, которая помнит решительное мнение учителя. Попытка поумнеть коротким путём или же научиться на известном материале претерпела поражение. Наступил самый неприятный этап: надо думать самому! Так, значит, предложение состоит из подлежащего и сказуемого, а дальше следуют дополнения, определения и прочие пояснения. Пусть усилитель будет подлежащим, тогда ему следует приписать действие-сказуемое: чем же занято это подлежащее? И снова мысль упирается в накатанные формы: усиливает, преобразует, изменяет масштаб, работает и в иные банальные подсказки, набившие оскомину. Такая же ситуа­ция складывается и по поводу остальных блоков устройства. Тогда выходом из тупика могло бы стать изобретение нового эпитета для каждого участника повествования. Но как его при­думать? Это может обернуться большей сложностью, чем са­ма диссертация. Похоже, что надо менять стиль изложения. Подлежащее прежде всего для чего-то нужно! Пусть первое предложение раскрывает его назначение. Тогда уже можно написать: усилитель предназначен для использования в пре­цизионных вольтметрах ... Такой же разбор был проведен по поводу описания состава прибора, принципа действия струк­турной и принципиальной схем и прочих разделов изло­жения. Наконец, великими усилиями был подготовлен второй вариант работы. Руководитель просматривал его молча без яв­ных признаков отвращения. Только изредка вскакивал, воин­ственно мерил шагами помещение, снова садился и делал по­метки на полях. В буфете сел за одинокий столик и обедал сосредоточенно. Несколько подобрев, приступил к разбору написанного. Да-а-а! Ну, что тут сказать? Несколько лучше! Заметна кое-какая работа над собой! Есть отдельные сносные места! Но в остальном ... вот, например, „анализ показал, что погрешность генератора напряжения треугольной формы велика и он не может быть применён в точных приборах”. Но так же нельзя использовать и собачью упряжку, и соловьиную трель, и паровоз. Почему не всё перечислено, что непригодно для точных приборов? Уж если проведен анализ и получен некоторый результат, то нужно найти области применения устройства, указать его плюсы-минусы и возможные пути до­работки. Или вот: „квадратурная погрешность устраняется особым трактом коррекции ...” Если она сама устраняется, то причём тут Вы? В чём состоит причастность разработчика к снижению погрешности? Да, правильно, в создании структур­ных возможностей для устранения излишних сигналов. Так и пишите, и более не нагружайте косную технику страдательным мотивом. Далее: у Вас годограф огибает неустойчивую точку, гармонические колебания забивают диапазон, амплитудная характеристика сползает, транзисторы имеют температурные наработки, тиристор срабатывает быстро, мультипликативная компонента поднимается в то время, как аддитивная – слива­ется и даже петлевое возбуждение несётся по петле ... Хотя: заводские испытания прошли успешно, получены заявки на поставку, пришли авторские свидетельства, словом, некоторые способности есть. Но их надо же развивать, в общем, желаю удачи! Снова пришлось вырезать формулы и рисунки, жечь бумажный костёр и с отчаянием сопровождать глазами пепел, уносящий многолетний труд в ночное небо. Если выписать все стилистические запреты, то окажется, что следует навсег­да отбросить притязания и само предположение о возможнос­ти письменного изложения сути. Какую бы фразу ни сочинить, от неё сразу же веет учёнистой пошлостью. Она на что-то не­приличное намекает, на что-то похожа, где-то уже встреча­лась или относится к иной теме и выглядит притянутой за уши. Одно дело убрать усиление усилителем, сползание гра­фика или искоренить как несложно видеть, и совсем другое определить собственное отношение к тексту. Изнурительные потуги по нанизыванию расхожего повествования к своей те­ме снова потерпели крах. Со всей очевидностью встала необ­ходимость приобретать личное, своё, мировоззрение. Но как? Где этому учат? Что прочитать, с кем посоветоваться, куда податься? Никак, нигде, ни с кем! Даже, если удастся восполь­зоваться чужим опытом, это только продлит свою агонию стилистической беспомощности с угрозой неминуемой поте­ри научного лица. Необходимо самому впитать в себя запах современности, величие отрасли, красоту специальности, осо­бенность выбранного направления, роль раскрываемой темы и место, занимаемое самим собой. Но коль всё это проделать и приобрести достойный обзор научных окрестностей, то такое наполнение себя даст всего лишь основание для самой главной работы: найти отличие себя от остальных. Специали­ст начинается с осознания собственного отличительного приз­нака. Если такой признак обнаружен, его следует закрепить в сознании и руководствоваться им как путеводной звездой и хранить его как талисман. Людей, осознавших себя, мало! Это основатели мировоззрений, научных направлений и возмути­тели интеллектуального спокойствия. Это те, умом которых живёт цивилизация. Может показаться, что только светочам мысли присущ отличительный признак, но это вовсе не так. Каждый неповторим. Важно понять суть своей исключитель­ности и приложить её к пользе. Придя к такому заключению, Гордеев написал очередной, третий вариант работы, и Сергей Глебович разрешил её к печати. Учитель воспитал ученика.