Империя знаков

[Знак это разрыв,

всегда обнаруживающийся лишь на лице другого знака.]

Письмо, таким обра­зом, глухо к предписа­нию, ибо линия ведет­ся и прерывается не глядя (отнюдь не ли­цом к лицу; оно изна­чально отсылает не к видению, но к веде­нию), разделяя бумагу на отсеки, как бы на­поминая тем самым о той множествен­ной пустоте, в кото­рой она рождается — она лишь проступа­ет на поверхности, она вплетается в по­верхность, она исхо­дит из фона, который не является фоном, по направлению к поверх­ности, которая есть не поверхность, но нить, пишущаяся по вертикали — под тем, что написано сверху (кисточка прямо держится в руке) — идеограмма становится ко­лонкой — столбцом или лестницей — и выстраивается как слож­ная совокупность черт, разреженная моносиллабикой голосового поля: эту колонку можно произнести «пустым ударом», в котором сначала появляется «единая черта», звук, проходящий через согну­тую руку, совершенная операция, которая должна быть действи­ем «скрытого острия» и «отсутствия следов».

Филипп Соллерс. О материализме, 1969-

ОДУШЕВЛЕННОЕ/НЕОДУШЕВЛЕННОЕ

Обращаясь к основной антиномии — одушевленного/ неодушевленного, Бунраку подрывает и размывает ее, не отдавая предпочтения ни одному из ее составля­ющих. У нас роль марионетки (Полишинеля, к при­меру) заключается в том, чтобы держать перед акте­ром зеркало, где отражается его противоположность; она одушевляет неодушевленное, но лишь для то­го, чтобы лучше показать его несовершенство, недо-стойность, заключающуюся в неподвижности. Буду­чи своего рода карикатурой на «жизнь», марионет­ка тем самым устанавливает ее моральные границы и стремится сосредоточить красоту, истину, пережива­ние в живом теле актера, который тем временем пре­вращает свое тело в обман. Театр Бунраку не обозна­чает актера, он просто избавляет нас от него. Каким образом? Именно посредством определенной мыс­ли о человеческом теле, которая передается неоду­шевленной материей с гораздо большей строгостью и трепетом, нежели телом одушевленным (то есть наде­ленным «душой»). Западный актер (натуралист) ни­когда не бывает красив; его тело стремится к физио­логической, а не к пластической сущности: это набор органов, мускулатура страстей, где каждая рессора

74

(голос, мимика, жесты) включена в своего рода гим­настическое упражнение. Однако в силу чисто бур­жуазного переворачивания его тело, хотя и остается сконструированным по принципу разделения страс­тей, заимствует у физиологии отпечаток органиче­ской целостности, присущей «жизни»; но, несмотря на связность его игры, моделью которой является не ласка, а сокровенная «правда», здесь именно актер ос­тается марионеткой.