Оккультная философия

Заявление автора об исходящем от солнечных ангелов потоке энергии свидетельствует о незнании им подлинного источника творческой энергии, на
который указывает само ее Имя.

Этим ответ м-ра Оксли на мою критику исчерпы­вается. Далее он переходит к изложению доктрин иерософии; и я вместе с ним перехожу к анализу его взглядов на иерософию и теософию. Четких опре­делений этих двух философских систем автор нигде не дает; и по этой причине выявить какие-либо кар­динальные расхождения, качественно отличающие эти системы друг от друга, довольно сложно. Одна­ко автор истолковывает, опираясь на собственное разумение, некоторые важнейшие учения иерософии и теософии, сравнивая их друг с другом. И хотя ему представляется «самоочевидным», что при этом он «не преуменьшает и не преувеличивает значение теософии», я тем не менее возьму на себя смелость заявить, что он совершенно неправильно представ­ляет себе суть основных теософских учений.

Как отмечает наш ученый автор, теософы учат тому, что после смерти человека испорченного и раз­вращенного его истинный, чистый (невзирая на ис­порченность низшей природы) дух удаляется навсег­да. Разумеется, так оно и есть; только выводы из это­го учения м-р Оксли делает совершенно нелогичные. Если эта доктрина верна, рассуждает автор, то из нее необходимо следует, что для рядового Джона Брауна, по сути дела, «не может быть и речи о вечной жиз­ни». Далее автор выражает свое сочувствие париям, бродягам и другим несчастным, обиженным судьбою, и критикует теософское учение за то, что оно якобы оказывает предпочтение «раджам, махараджам, плутократам, аристократам» и т.д., и т.п., а также бога­тым браминам и в то же время не проявляет должно­го милосердия по отношению ко всем остальным людям, составляющим большую часть человечества. Совершенно очевидно, что логическая ошибка м-ра Оксли вызвана подменой понятий. На самом деле из упомянутого учения следует, что «не может быть и речи о вечной жизни» не для рядового Джона Брау­на, а только для испорченного и развращенного Джона Брауна; и коль скоро речь в данном случае идет ис­ключительно о растленных и низменных натурах, то вряд ли автору стоит так сокрушаться по поводу воз­можной утраты ими своего исконного права на бес­смертие. Я не думаю, что мой ученый оппонент стал бы всерьез утверждать, что парии, бродяги и прочие несчастные, все как один, — люди испорченные и развращенные; или что все раджи, махараджи и другие богатые люди неизменно добродетельны. По моему скромному разумению, безнадежно испорченные и развращенные люди составляют незначительное мень­шинство, так что утрата ими права на бессмертие вряд ли может вызвать серьезные возражения против тео­софской доктрины, допускающей такую возможность. Собственно говоря, теософия говорит не об «условном бессмертии» (следуя выражению автора), но, если только можно так сказать, об условной смерти. То есть, с точки зрения теософии, исчезновение вовсе не является закономерным финалом для большей части человечества, если только наш ученый автор не счи­тает, что человеческая раса в основной своей массе развращена и испорчена настолько, что исправить ее уже ничем невозможно. Теософы, насколько я знаю, никогда не утверждали, что бессмертия могут достичь только адепты. Конечно, на то, чтобы достичь того наивысшего состояния, к которому род человеческий неуклонно продвигается через все планетные Круги и бесчисленные столетия в поэтапно восходящей цепи объективного материального существования, у адепта уходит гораздо меньше времени, чем у непосвящен­ного. Но все-таки это только вопрос времени; и каж­дый человек, если только он не до конца «испорчен и развращен», может надеяться на то, что когда-ни­будь достигнет этого состояния: и только от его соб­ственных заслуг и кармы зависит, насколько скоро это произойдет.