Доктор Бадмаев. Тибетская медицина, царский двор, советская власть

Мне часто приходила мысль о каком-то злом роке, павшем на нашу семью. Из того пятикомнатного особняка на Ярославском мы переселились на Отрадную, а жильцы Отрадной перебрались в наш дом. Переехало три семьи. Конаковы — муж, жена и трое детей; Федотовы, молодожены; пожилая чета Эрсберг.

Вскоре скончался сам Эрсберг, а затем и его жена.

Молодоженов Федотовых разлучила армия — это было уже после войны, он служил действительную. Жена с сыном ждали его. Отслужил, вернулся, и в первую же неделю вечером на Лихачевом поле его порезали хулиганы. Остался инвалидом.

Семья Конаковых распалась. Муж ушел. Из троих детей сред­ний умер в блокаду; младший, чудесный мальчик, нелепо был сбит автомобилем у самого дома. Последнее, что он сказал: «Не гово­рите маме...» Мать не намного пережила его. Отец, приехавший на похороны сына, вошел со словами:

— Проклятый дом!..

Нет, не дом был тому виной! Его старые стены видели и лучшие времена... Вся жизнь перевернулась.

Стиль нашей жизни был слишком отличен от окружающего, к тому же бабушка ничего не скрывала. Уже одно то, что дом и сад были окружены забором, за которым цвели сирень и акации, бро­салось в глаза. К нам постоянно лазили за сиренью в отсутствие папы. Его боялись. В начале 30-х на окраине шли грабежи. Как-то напали и на наш дом. В десять вечера пять человек, разбив един­ственный в переулке фонарь, стали ломиться в парадную. К сча­стью, отец был дома. Он взял электрический фонарик и, несмотря на мольбы мамы, выскочил с черного хода. Была свалка. Все пятеро бежали. Отец обладал необычайной физической силой. О нем говорили его же братья: «Сергей ни в огне не горит, ни в воде не тонет». Но я не помню тогда никаких «политических» выпадов в наш адрес.

Возможно, мы пережили бы и 1937 год, тем более что к этому времени НКВД искал другие жертвы: видных партийцев, крупных руководителей промышленности, военных... И этот заброс сети мог миновать нас, но бабушка (как и отец впоследствии) допустила серьезную по тем временам ошибку, позволила себе жест, не по­нравившийся властям. Правда, жест вынужденный...

К середине 30-х годов к нам в дом съехались раскиданные гражданской войной родственники, которым бабушка по ее дели­катности не могла отказать. Стало совсем тесно. И несмотря на возражения Акулины Яковлевы («Оставьте все как есть, ей Богу, так будет лучше: не надо никуда переезжать»), она поменяла свой пятикомнатный дом на Ярославском на восьмикомнатный по Отрадной улице, что в двух кварталах от нас. И началось великое переселение. Два дня в декабре 1935 года лошадь перевозила вещи: большую, под стеклом икону святого Пантелеймона-цели­теля, шкафы, посуду, картины, книги... И все на виду глазеющей публики. К новому дому прилегал обширный сад с липовой аллеей и соток пять огорода с разрушенной оранжереей и поломанными кустами смородины. В саду был даже бассейн, превращенный в помойную яму. Забор рухнул. Повсюду запустение. Бабушка взя­лась энергично наводить порядок. Вскоре вокруг участка стал под­ниматься новый высокий частый забор, что само по себе уже было вызовом борцам с частной собственностью. Мало того: вмешался работник райсовета. «Мы отрезаем часть земли под детскую пло­щадку»,— и остановил плотников. Елизавета Федоровна, закон­ница из числа наивных, обратилась в Выборгский исполком за разъяснением. Приехали эксперты, нашли, что для детской пло­щадки место неподходящее: придется рубить много деревьев,— и забор зашагал по старому периметру. Но бабушка обрела врага. И главное, привлекла внимание к себе.