|
— Откуда вы? — спрашивает бабушка. — Псковские мы, деревня Лапушино. — Располагайтесь... Помещение приличное — две комнатки, кухня... — Спасибо. Мой-то уже был, смотрел, а теперь вот мы всей семьей... На лице женщины смущение оттого, что они вторглись в чужой двор. На лице ее мужа смущения нет. К вечеру он уже ходит босой по двору, как хозяин, и твердит, кивая в сторону нашего дома: «А ихнего тут ничего нет, окромя мебеля. Все — казенное». Егор Петрович Курочкин — высокий красивый мужик со слегка сдвинутой челюстью. Его послали в город как активиста коллективизации. Весь остаток лета он гулял босой во дворе, а жена Маня пошла работать на фабрику с первого дня. Так и продолжалось до начала войны: он или гулял по двору, или отсиживал срок за воровство; Маня тянула семью. В округе вырос целый поселок из стандартных щитовых домов. Его заселяли жители Ленинградской области, призванные «пополнить рабочий класс». Вчерашние крестьяне, оторванные от земли, от профессии хлебороба, не имея иной квалификации, становились кондукторами трамваев, автобусов или их брали разнорабочими: при «курочкиной» производительности труда людей всегда не хватало. Некогда пустые удельнинские переулки заполнились новой публикой. Вокруг были хорошие крестьянские лица. Здоровые, веселые девушки по-особому, набекрень, носили береты и старались поскорей стать ленинградскими барышнями. Но когда люди стремятся быть на кого-то похожими, они делаются похожими друг на друга. В бараках селили не только приехавших из сельской местности, но и ленинградцев из переполненных коммунальных квартир. Помню старуху Герле, окруженную мальчишками и собаками, знаменитую тем, что входила в трамвай с передней площадки,— при- вилегия участников гражданской войны. Случались и драки, но стоило показаться милиционеру — и воцарялся порядок. Милиция пользовалась авторитетом, обладала властью. С самого раннего утра у дверей ближнего магазина выстраивалась очередь, но более дальновидные приходили позже, ибо перед самым открытием появлялся милиционер и командовал: — А ну-ка давайте перестройтесь! Самые первые, которые паникеры, станут последними, а последние — первыми! И очередь молча покорялась. Бабушка сидит в кресле, прикрыв глаза рукой, и на мои просьбы рассказать что-нибудь отвечает: — Позже, Боречка... Я очень волнуюсь. — 74 —
|