Доктор Бадмаев. Тибетская медицина, царский двор, советская власть

Помню, как мама удерживала отца, когда он собирался идти в действовавший тогда Исаакиевский собор на панихиду по убиен­ному генералу, бывшему директору кадетского корпуса,— испол­нялось десятилетие со дня его расстрела. «Я не религиозный чело­век, дело не в этом, я не могу не идти! Мне сообщили!.. Там будут мои товарищи... Это позорно!» — волновался отец. А мама возра­жала: «Ты ставишь под удар не только себя, но и сына... Я мечтаю, чтобы хоть он не знал, что такое анкета». Увы, и мне это пришлось узнать. Отец, уже одетый, поколебался и — не пошел. Позже выяс­нилось, что тех немногих, кто присутствовал, выслали. Какие всходы могла дать та жизнь?! В начале 30-х моего отца при оче­редной чистке госучреждений уволили с кинофабрики по третьей категории, не объяснив даже причины. Но причины и так были ясны: кадетский корпус, отец-невозвращенец. Мой дед по отцу Борис Сергеевич Гусев-Глаголин, в прошлом премьер сувориы-ского театра, уехал в Америку и там остался. Папе предложили отречься от него — он отказался.

Отца моего восстановили лишь после больших хлопот и уже не режиссером, а ассистентом. Но, кажется, ему мешала не только анкета, но и неумение найти общий язык с сослуживцами. А эта черта — контактность — в советскую эпоху, когда такие качества, как профессионализм, старание, порядочность, были обесценены, обрела огромное, решающее значение. И все же мама не раз повторяла мне и в раннем детстве, и позднее: «В жизни надо уметь делать хотя бы что-то одно, но в совершенстве. Быть спе­циалистом. Это всегда кусок хлеба».

Мама была удивительный человек, неординарный, но об этом я узнал... не то что узнал, а почувствовал, вспомнил после ее смерти. Отец был нелюдим, маму же всегда окружали люди. «Я метиска...» — смеясь, признавалась она. И правда, отец ее был монгол, мать — наполовину армянка, наполовину грузинка. «Ваша покойная матушка еще до войны считалась красивейшей и умней-

шей женщиной Ленинграда...» — сказала мне однажды старинная знакомая.

Жили мы все там же, в Удельной, на окраине Ленинграда, в бревенчатом пятикомнатном особняке с верандой. Елизавета Федоровна сдала дом в ЖАКТ, но к нам никого не подселяли — ив домоуправлении, и в Выборгском райсовете были пациенты бабушки. Она занимала угловую комнату, где были ее спальня и кабинет; примыкающую к ней большую отвели мне с няней; в сле­дующей, восточной комнате жили мама и папа, в отдельной ком­натке — Акулина Яковлевна; в огромной столовой приготовлялись