|
Уже будучи взрослым, после войны я бывал у Ивановых в их повой квартире на Суворовском бульваре, в доме Полярника. Мария Тимофеевна была неизменно радушнейшей хозяйкой, и я никак не мог представить ее в роли грозной председательницы ревтрибунала, выносившей смертные приговоры белогвардейцам. Но однажды у меня с Марией Тимофеевной произошла ссора. Было это в 1951 году. Как всегда, приехав в Москву, я остановился у Ивановых. Вечером за чаем у нас зашел разговор о Льве Толстом, которым я тогда был увлечен и даже заучивал тексты из «Войны и мира». — Толстой? Да, конечно, но он буржуазный писатель,— заметила Мария Тимофеевна. — Толстой буржуазный писатель? Вот это и есть буржуазный взгляд,— парировал я. Хозяйка быстро встала из-за стола, рука ее инстинктивно потянулась к поясу, к воображаемой кобуре. — Что! Боря!.. У меня буржуазные взгляды?! В моем доме?..— воскликнула она и выскочила из комнаты. Вскоре вернулась вся белая, потом вымученно улыбнулась:— Ну что ж вы старуху-то в буржуазности упрекаете? Я всю жизнь боролась с буржуазией... И разговор принял иную, мирную уже направленность. Но я понял взрывоопасность ее нрава: чуть что — она сметет все. При всей своей, казалось бы, доброте... ЧК ДЕЙСТВУЕТ... «Отец как будто примирился с новой властью, но характер давал себя знать. Был еще один памятный случай... Отец с мамой ездили с Удельной в город на прием на поезде — экипажа уже не было. Они доезжали до Финляндского, а потом до Литейного брали извозчика... И возвращались вечером таким же путем. Мы ехали втроем — я, мама и отец. В вагоне была разная публика — матросы, солдаты... Зашел разговор о положении в России. В то время в Петрограде был голод. Отец не выдержал и вмешался в разговор. «Ну и чего вы добились своей революцией?» — спросил он солдата. 1от стал доказывать, начался спор. Вдруг к отцу подходит матрос с маузером: «А, тут контра завелась! в Чека его!..» И на первой же остановке, Ланской, отца вывели из вагона. Мы с мамой пошли за ним вслед. Мама плакала и говорила отцу: «Ах, Петр Александрович вы никогда не думаете о своих близких!.. Пощадили б хоть Аиду!» И когда все вышли на платформу, отец вдруг низко поклонился окружавшим его людям и сказал: «Простите старика! По глупости... Погорячился!» Матросы рассмеялись, посоветовали отцу попридержать язык впредь, если он не хочет неприятностей, и отпустили. Огец, увидев плачущую мать, спросил про меня. «Ах, не все ли вам равно, где Аида, что с нами?» — с упреком сказала мама. Это, кажется, был единственный случай, когда она осудила его действия. — 56 —
|