|
Я имею в виду прежде всего характер славы Вела-
скеса, которая, будучи всегда славой громкой, была
также всегда—кроме упомянутого краткого перио-
да—наделена чертами некой аномалии. Это утвержде-
ние звучало бы как нечто бесспорное и тривиальное,
если бы когда-либо сочли уместным изучить историю
славы художников. У каждого из них она имеет осо-
бый облик. Она не только возрастает и угасает с той
или иной частотой и на периоды той или иной продол-
жительности, но независимо от масштабов художника
абрис ее своеобразен. Сравним, например, славу Вела-
скеса и славу Рафаэля. Рафаэль был еще юнцом, когда
его успех затмил Микеланджело,— можно ли сказать
больше! И так как Италия была страной искусства по
преимуществу, лучи успеха, здесь завоеванного, мол-
ниеносно распространялись по всей Европе. Но самое
необычное в его славе было то, что она сияла без
малейшего облачка до последней трети XIX века.
Лишь тогда она немного утрачивает свой блеск и усту-
пает первенство славе других живописцев. Итак, в слу-
чае Рафаэля мы видим славу скорую, безупречную,
всемирную и продолжительную.
493
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
Посмотрим на славу Веласкеса. На первый взгляд
она возникает не менее быстро и внезапно. В двадцать
три года, недавно прибыв в Мадрид во второй раз, он
назначается придворным живописцем. В небольшом
артистическом мирке Испании это было как взрыв
бомбы. Веласкес сразу опередил всех художников ис-
панских, а также чужеземных, подвизавшихся в Испа-
нии. Однако слава его не выходит за границы Испании.
Вдобавок у нее есть врожденный порок. Она не связана
с возможностью видеть его произведения. Севильцы
знали его первые юношеские опыты, однако в Мад-
риде любоваться его творениями могли считанные
люди, имевшие доступ во дворец. Внезапное назначе-
ние молодого Веласкеса было скорее актом жизни
официальной, нежели артистической, и, как все офици-
альное, лишь в малой степени определялось непосред-
ственным энтузиазмом, который ценители искусства
могли бы испытывать перед его картинами, если бы
могли их видеть. Официальная анемия будет в течение
столетий присуща истории его славы. Более того: при-
чина этой анемии существовала почти два века. До сих
пор должным образом не выявлено влияние на ис-
торический образ Веласкеса той ненормальной и, ду-
маю, единственной в своем роде ситуации, при кото-
рой его картины еще век назад были вовсе недоступны,
пребывая в залах дворца скрытыми от зрителей. Когда
Веласкес написал конный портрет Филиппа IV, находя-
щийся ныне в Прадо, с ним сделали нечто необычай-
ное— выставили портрет на паперти собора Сан-Фе-
липе, дабы все могли его видеть2. Не доказывает ли
это, что и сам художник и король сознавали неестест-
венность потаенного существования, на которое были
обречены картины Веласкеса в ограниченном дворцо-
вом пространстве? Другие художники наполняли сво-
ими полотнами храмы, и храмы эти были безгранич-
ным музеем. Когда Веласкес отправляется в 1629 году
в свое первое путешествие по Италии, он там совер-
шенно неизвестен. Но особенно интересно в вопросе
о характере его славы совершенное им второе путеше-
ствие—через двадцать лет, когда он уже создал боль-
шинство своих полотен. На сей раз его встречают
с большим почетом и государственные канцелярии
заботятся о соблюдении этикета, приличествующего
— 360 —
|