|
Заметив это, мы тотчас вспомним, что расположе-
ние внутренних миров не всегда было одним и тем же.
Известны эпохи, когда ближе к реальности для челове-
ка стояла религия, а не наука. Был в греческой истории
период, когда «истиной» для греков являлся Гомер и,
следовательно, то, что именуется поэзией.
И тут возникает один важный вопрос. Я полагаю,
что европейское сознание до сих пор грешит легкомыс-
ленным отношением к множественности миров, что
оно никогда всерьез не утруждало себя выяснением
отношений между мирами, равно как и выяснением
того, что же они такое. Науки—прекрасная вещь
в своих собственных границах, но, когда напрямик
спрашиваешь, что же такое наука как человеческое
занятие по сравнению с философией, религией, муд-
ростью и т. д., ответ получаешь самый туманный.
Очевидно, что все это: наука, философия, религия,
поэзия — вещи, которые человек делает, и, как все, что
делается, они делаются им зачем-то и для чего-то. Ну,
это ладно, но тогда почему человек делает эти вещи
по-разному?
Если человек познает, если он занимается наукой
или философией, то, очевидно, потому, что с некоторых
489 '
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
пор пребывает в сомнении по поводу важных для него
вещей и стремится обрести уверенность на этот счет.
Присмотримся, однако, внимательно к этой ситуации.
Для начала отметим, что она не может быть исходной
ситуацией, поскольку пребывать в сомнении означает,
что в один прекрасный день человек в него впал. Но
ведь нельзя начинать с сомнения. Усомниться может
только тот, кто раньше слепо веровал. Всякий акт
познания обусловливается предшествующей ситуаци-
ей. Верующего, не сомневающегося не снедает беспо-
койная жажда познания. Познание рождается в сомне-
нии, и породившая его сила не исчезает. Заниматься
наукой—это непрестанно упражняться в сомнении
насчет провозглашаемых истин. Эти истины—знание
только в той мере, в какой они противостоят сомне-
нию. Их удел—вечный поединок на ринге, вечная
схватка со скептицизмом. Этот поединок на ринге
называется доказательством. Вместе с тем доказатель-
ство свидетельствует о том, что уверенность, к кото-
рой стремится ученый или философ,—вещь достаточ-
но серьезная. Тот, кто верит, верит именно потому, что
не он выковывал уверенность. Верование—это уверен-
ность, которую мы обрели неведомо какими путями.
Всякая вера дается нам, обретается нами. Ее изначаль-
ный образец—вера «отцов и дедов». Но, познавая, мы
как раз утрачиваем дарованную уверенность, в кото-
рой пребывали до сих пор, и нам нужно своими
собственными силами снова сотворить себе верова-
ние. А это неосуществимо, если человек не верит в то,
что у него достанет на это сил.
— 357 —
|