|
164
MUSICALIA
было самоочевидно. «Илиада»—творение, с которого
начала свой долгий путь западная литература,— было
написано на искусственном, условном языке, на кото-
ром никогда не говорил ни один народ, языке, сложив-
шемся в сравнительно узком кругу профессионалов
рапсодов, и многие века дивная эпическая поэма пе-
лась лишь на праздниках греческой знати. Греческая
наука—первообраз европейского научного знания—с
самого начала выдвинула такие парадоксы, что толпа
ipso facto1 отказалась вступить в ее таинственные чер-
тоги. Отсюда и укоренившаяся в простом народе по
отношению к творческому меньшинству ненависть,
враждебность, которая, как изжога, давала себя знать
на протяжении всей европейской истории и совершен-
но неизвестна великим цивилизациям Востока.
Но степень популярности творений меньшинства
внутри нашей культуры колеблется в зависимости от
эпохи. Так, сейчас мы переживаем момент, когда непо-
пулярность научного и художественного творчества
резко возросла. Да и как могут быть популярны со-
временная математика и физика? Идеи Эйнштейна,
к примеру, могут быть поняты (не говорю уж—оцене-
ны) едва ли несколькими десятками умов на всей на-
шей планете.
Причина этого непонимания, на мой взгляд, пред-
ставляет серьезный интерес. Обычно непонимание при-
писывают сложности современной науки и искусства.
«Это так сложно!»—говорят кругом. Если мы назо-
вем сложным все, что нам непонятно, это, несомненно,
будет верно; но в таком случае мы ничего не объясним.
Если постараться быть более точным, сложным мы,
как правило, называем все запутанное, неясное. Но
в таком значении приписать чрезмерную сложность
сегодняшней науке или искусству—неверно. Строго
говоря, теории Эйнштейна в высшей степени просты,
по крайней мере намного проще теорий Кеплера или
Ньютона.
Думаю, что музыка Дебюсси как раз и относится
к разряду явлений, обреченных на непризнанность. Все
заставляет предположить, что она разделит судьбу
сходных течений в поэзии и живописи. Эта музыка—
младшая сестра поэтического символизма Верлена
и Лафорга и импрессионизма в живописи. Что ж,
165
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
Верлен (так же как для нас—Рубен Дарио) никогда не
сравняется в популярности с Ламартином или Сори-
лъей, а Клод Моне всегда будет иметь меньше поклон-
ников среди простых смертных, чем Мейсонье или
Бугеро. И все же мне кажется бесспорным, что искус-
ство Верлена гораздо проще, чем искусство Виктора
Гюго или Нуньеса де Арсе, так же как импрессионисты
несравненно проще Рафаэля и Гвидо Рени.
Следовательно, речь идет о сложности иного рода,
и как раз музыка Дебюсси лучше всего поможет
объяснить, в чем она состоит. Никто, думается мне,
не станет отрицать, что признанные Бетховен и Вагнер
несравненно более сложны, чем непризнанный автор
«Пелеаса»2. "Cest simple comme bonjour"3, как вы-
разился недавно Кокто, говоря о новой музыке. Про-
изведения Бетховена и Вагнера, с их наисложнейшей
архитектоникой, напротив, лишний раз доказывают,
что ee величество публику не смутит даже самая
утонченная, мудреная сложность, если по своему ду-
шевному складу художник близок толпе. В этом,
на мой взгляд, вся разгадка того, почему так трудно
слушать новую музыку: средства ее более чем просты,
но духовный склад ее творцов диаметрально про-
тивоположен складу толпы. Таким образом, она не-
популярна не потому, что сложна, а сложна потому,
что непопулярна.
— 123 —
|