|
Ты знаешь, Сергеич, никому никогда задницу не лизал и не понимаю этого в других! И на верёвочке не ходил! …Вот сейчас всё пишут, всё говорят: репрессии… миллионы жертв… полстраны по тюрьмам… тирания… произвол… Да они же как барашки на убой шли! Блеяли, но – шли! Миллионами! Покорно! Говнясь на всё это уродствие только у параши, промеж себя, - да и то шёпотом, озираясь… Рабы. Я, Сергеич, ещё тогда понял: рабство – оно не вне человека, оно внутри него; кто свободен – тот и в цепях свободен, а кто раб – тот всяко раб… и во всякое время, и при любых условиях… …Отвлёкся, вообще-то… Да, так вот, - мотался по стране; работал то здесь то там… Бывало, где и осяду, но не чересчур, - не засиживался. Не женился. Детишками не обзавёлся. …А на пятом десятке вдруг прошибло меня что-то, потрясло: стихи стал писать. Грудами! Да… Бывало, как пьяница – сутками, запершись: строчку к строчке, строчку к строчке. Сколько раз меня через то с работы гнали – не сосчитать! Да и фиг с ними… Поманило, позвало, улыбнулось… ну ровно надежда какая невидимая полыхнула! Тут ещё вот как: свело меня по жизни – ох, спасибо! – с дедком одним: с дедушкой нашего бухгалтера заводского; я на том заводе в вахтёрах подъедался. Подрядили меня полки книжные делать, кой-что по сантехнике подлатать. …Пришёл. Ёлки-палки! Там такая библиотека была!.. Не библиотека – библиотечище! Везде книги: в комнатах, в коридоре, в ванной, на кухне… Десятки тысяч! И не то что в какой библиотечке государственной, где большая часть книг окромя как в макулатуру не годна… Нет. Всё – книжечка к книжечке, жемчужинка к жемчужинке! Каждую копеечку – на них… Сам-то дед – обтёрханный, залатанный; спал на коечке узкой – промеж книг, - как в окопах. Я ему говорю: всё, что есть работы по дому – сделаю, бесплатно, только допустите меня до книг. Дед не жадный оказался. Допустил. Ой-ей-ей!..» У Далыча даже глаза замаслились, когда он это вспоминал. Пауза, на пару минут – не меньше. Я осторожно окликнул его: - Далыч, - говорю, - ты там не уносись далеко. Давай всё же, как-нибудь, до Черноярцева доберёмся… Он очнулся. Вздохнул. Мечтательно поскрёб щетину. ………. «Ты понимаешь, Сева, я думал, что – читал, не мало читал… А ничего я, как выяснилось, не читал! Там всё самое лучшее было, и наше, и переводное; столько стран, столько времён! Я ошалел. Два месяца – будто угорелый, даже деду полки кривые сделал. Он, правда, не обиделся. Понял. Порадовался за меня. — 117 —
|