|
Он приехал ко мне со своими стихами. Со стихами, которые были хороши как стихи, но безжизненны как поэзия… Отлично сработанные пустышки, хотя – с просверками возможного наполнения. Для того его, собственно, Миша ко мне и отправил: разобраться. Забегая вперёд, скажу: разобрались. Не сразу, конечно, - неделю с хвостиком потратили, но – разобрались; учиться Далыч умел, охотно, всерьёз, - проникая-усваивая сразу и навсегда. У него был скошен акцент восприятия Открытого Потока; вдохновение лишь краешком, кромкой задевало его, - распахивая, но не наполняя. Это частое явление! Увы, не так уж мало потенциально талантливых, застрявших где-то на грани выдоха, людей существующих как графоманы! Их тянет к ручке… тянет к бумаге… Они даже могут, со временем, стать весьма и весьма изрядными профессионалами… Да: пусто… пусто… пусто… Для букетика-Миши стихи всегда проступали очень насущной и яркой частью жизни. Миша часто – очень часто – работал со стихами-метафиксациями. Он ходил, плавал и летал в них… Он дотрагивался через них до тончайших, не находимых по-иному, ниточек… Он наполнялся и наполнял, - привнося, избавляя, целя… Находиться в метафиксациях Далычу очень понравилось. Да только – не в своих… Не получались у него свои. Чувствовал – может, способен, дано, но слова – раз за разом – падали на бумагу безжизненными. Миша поначалу утешал, говоря, что метафиксаций – множество; пользуйся ими, будь в них! А только Далыч не унимался. И тогда Черноярцев зафутболил его на лечение; и не его первого, - меня при этом особо не спрашивая. ………. Как-то, в одну из ночей, в Парке, - я попросил Далыча рассказать мне о своей встрече с Мишей. Далыч жутко засмущался, запунцовелся, зашмыгал носом. «Ты чего?» - спросил я. – «Да, понимаешь, коряво как-то вышло, нелепо… - вздохнул. – Петушистости во мне – пудами, хоть в тачку складывай и огород удобряй. С детства маюсь… - опять вздохнул, - никак не избуду. – Эх!..» - «Ну, расскажи как есть…» Повздыхал Далыч, поохал, но – рассказал. Причём начал издалека, чуть ли не с младенчества, - а повстречались они года три назад! Впрочем, не потянуло меня очень уж сокращать его повествование; разве что, в количестве слов… ………. «Родился я в тридцатом. …Понимаешь, как-то пронесло меня мимо всякой дряни, кровей, грязи. Война ничуть не коснулась, разве что – недоеданием. На фронт – рано; а как представлю, что могло довестись стрелять по живому – жуть берёт! Сам-то я с Северного Урала, - никаких оккупаций, никаких приграничных угроз. Ну, и позже, - два раза лагеря обминул… В первый раз – с этапа, в самом начале, бежал; в бегах документами разжился, - блатные помогли. Во второй – накатило: сам пришёл в органы и заявил начальнику, до которого пустили (с моих слов: мол, по важному делу), что эти вот – потыкал пальцем в портреты над его столом – падлы вонючие, и – начальнику в морду, в морду! Пока он глазами-то в углу хлопал, я подхватился и – тю-тю! …Документики потом пожёг, обзавёлся, по времени, новыми. — 116 —
|