|
Так вот, Порфирий Петрович выводит Раскольникова в модус реального, как сказал бы Лакан, наполняет экзистенциальным смыслом, и таким образом, Раскольников все-таки кается не так, как призывает его Соня, он кается так, как призывает его Порфирий Петрович. «Добрых мыслей, благих начинаний», говорит он, заканчивая последнюю беседу с Раскольниковым. Он не сажает его, он призывает его прийти самому и покаяться. Покаяться, то есть признать свою человеческую конечность, вытесненную в бессознательное смерть. А кто из нас не пытался вытеснить смерть в бессознательное! Не пытался возомнить себя бессмертным. Кто-то пытается это сделать в очень крупном масштабе – бросить вызов богам. Это поступок Раскольникова «тварь я дрожащая». Любая дрожащая тварь бросает вызов, вытесняя смерть. Раскольников пытается это сделать так, как будто он имеет право, и это очень сильный поступок. Это приводит к покаянию, как к признанию своей человеческой конечности, как к признанию смерти и к экзистенциальному предстоянию перед ней. Что же происходит? Через богоборчество происходит высветление достаточно многих теневых аспектов, и выход в новое качество. Возвращение смерти, предстояние к смерти, покаяние. И одновременно выход из под власти суперэго, выход из под власти материнского комплекса, отцовского комплекса. Очень емкий процесс и очень серьезный шаг на пути индивидуации, вот что, на мой взгляд, было прописано Достоевским, что архетипично через него вышло на свет, тот смысл, который актуален. Актуален для многих из нас. Можно ещё вспомнить Лужина, тоже достаточно значимого героя, потому что Лужин – это подстройка под социум. Хороший мальчик, или в данном случае Хорошая девочка Дуня, отвергнув притязания Свидригайлова, тем самым отвергнув внутренний голос Даймона, адаптивный ребенок, она ведется на Лужина, который представляет из себя подстройку под социум. Ну, слава богу, в результате всей этой истории Раскольникова, убийства старухи-процентщицы, связанных с этим болезней и переживаний, Дуня переходит к Разумихину, к новому Даймону, и, соответственно, к новой сюжетной линии судьбы. Мы приходим к тому, что человек неизбежно распят на кресте. И крест этот, можно обозначить четыре его конца таким образом: я-раб, я-царь, я-червь, я-бог. И все это одновременно, одномоментно. Нам может казаться что только «я-раб». Или хотеться что «я только царь», и не в коем случае не червь. Я хочу быть богом, и т.д. Но мы не можем быть кем-то одним из них, мы прикованы к этому кресту. Мы одновременно и бог, и раб, и царь, и червь. Червь и бог – вертикаль, раб и царь – горизонталь, социальная горизонталь. Нам не слезть с этого креста, мы должны испить всю эту чашу, вынести из тени, из бессознательного противоположность. Если я считаю себя рабом, я должен признать что я являюсь и царем. Если я считаю себя богом, я с необходимостью вынужден признать, что я червь. Я все это вместе, мне не выйти из этого. Я не могу быть только богом, только царем, только рабом. Это жребий человека, великий жребий, великое экзистенциальное предстояние. И к этому приходит эго человека, душа человека, которая идет по сценарию Раскольникова. Очень мощный сценарий. И я бы добавил к этому, что право то имеет только тот, кто признал и прожил себя как тварь дрожащую!!! Т.е. богом становится тот, кто принял себя как червя. Царем становится тот, кто познал раба в себе. И наоборот. Ницше имел это право, Фауст имел это право. Клавдий и Макбет не дотянули, недоосознали, наоборот, вытеснили кого-то из этих частей. — 123 —
|