|
Вот старуха процентщица, ключевая фигура. Если она процентщица – ей все должны. Кому мы все должны? Мы все должны смерти. И именно старуха-процентщица символизирует смерть. Тем самым наш внутренний Раскольников пытается обрести бессмертие, отрицая смерть, убивая её в себе. Вместе с ней он убивает Лизавету. Эту невинную, казалось бы, жертву. Что такое Лизавета – это Memento mori, экзистенциальное переживание собственной смертности, это то, что наполняет жизнь смыслом. И они сестры, по странному стечению обстоятельств! В романе Достоевского, что казалось бы общего между Аленой Ивановной и Лизаветой. Ничего, но они сестры. И смерть и memento mori не ходят одна без другой. Так вот Раскольников, я имею ввиду, наш внутренний раскольников, как архетип, пытается отрицать смерть, пытается вытеснить её в бессознательное, пытается бросить вызов богу, стать богоподобным, бессмертным. Да, Соня Мармеладова протягивает ему свою чахлую руку якобы вечной жизни, пропитанная насквозь той же самой Люциферовской энергией. Через покаяние, но через покаяние особое, связанное с религией. А мы увидим, что религия – это совершенно Люциферианский институт. И таким образом, пафос вопроса «тварь я дрожащая или право имею» заключается в следующем: это попытка человека сравняться с богом, войти в сонм бессмертных. Сам Раскольников – частично это эго, но не простое эго. Так же это эго, подверженное инфляции тени в той её части, которая как раз связана с Люцифером. Завязка начинается с матерью, с Дуней – сестрой Раскольникова, ради которых он и пытается спасти их от нужды, от того, чтобы Дуня не жертвовала собой, выйдя замуж за Лужина. Отчасти там присутствует ещё и такая линия. Что такое мать – мать это связь с социумом. А Дуня – это адаптивный ребенок, «хорошая девочка» и «хороший мальчик» в нас, Персона. И первоначально Раскольников всеми силами старается спасти Персону, свой образ «хорошего мальчика», хорошего, одобряемого. Дуня «крутит динамо» Свидригайлову, а уж Свидригайлов – никто иной, как даймон. Даймон ведущий по жизни. Вспомним даймон у Сократа. Когда его привели на казнь, он мог бы убежать, да и друзья, которые собрались, говорили, что особо охраны нет, и ты можешь в любой момент убежать, сесть на корабль, уплыть из Афин и останешься живым. На что Сократ им отвечал, что нет, я слышу голос своего даймона, и это мой внутренний голос. Голос, который говорит, что все нормально и я должен принять сметь здесь, испив чашу цикуты. Здесь нет для меня противоречия. Он слушает, тонко прислушивается к голосу своего даймона. Эго же, предстающее как Раскольников, одержимый люциферической тенью, этого даймона отвергает. Он его боится, и в конце концов даймон исчезает – помним, что Свидригайлов, который кстати совершил множество благороднейших поступков, он в конце концов не может одолеть Персону. И в результате уезжает в Америку, как он это называет «вояж», ну а по сути стреляется, т.е. исчезает с авансцены. С Персоной остается другая фигура – друг Раскольникова, некое нарождающееся эго, или некий нарождающийся новый даймон, который рубаха-парень, во всем ему помогает, и происходит некая смена, нарождается новая сюжетная линия, новый виток судьбы. Но начинался он именно благодаря тому, что Раскольников бросил вызов богам. Наше эго бросает вызов богам, убивает старуху-процентщицу, и вместе с ней Лизавету. — 121 —
|