|
маленькое, но свое княжество. Ах, маменька, это что же — войну объявили, ну-ну». На обвинение матери «Улитка давно за мной по твоему приказу следит» пометка: «Клевета. Энергия неправоты». Встык стоят два отрицающих друг друга описания реакции: «клевета». Но возражаешь на это тем энергичнее, чем больше сознаешь справедливость обвинения. В описаниях состояния Иудушки у Смоктуновского часто встречается сдваивание несовместимых противоречащих одно другому состояний, что делает любую его реакцию противоречивой, неокончательной, непредсказуемой. Уже победил, но оказывается не окончательно: «Победа — обнаружение нового этапа и скрытых сил у нее». Удар для героя тяжкий, трудно переносимый. По Салтыкову-Щедрину «даже Иудушка не нашелся и побледнел». Артист помечает, что Иудушка умеет держать удар, не подавая вида: «Каждый раз в разговоре с неприятным человеком что-то затаивает: ну, ладно». Недолгая растерянность от энергичного нападения матери сменяется боевой собранностью: в конце концов я остаюсь здесь хозяином. Иудушка Смоктуновского быстро оправляется, и его фразе «А не то пожили бы, маменька, в Дубровине» дан комментарий: «Новый раунд завоеван». Остается одна мелочь — на чьем тарантасе она собирается уезжать: не на моем ли? «Да, Бог с Вами, поезжайте в своем тарантасе, а ведь только...». «Ну, так тарантас-то, как же? Вы сами доставите или прислать за ним прикажете?» И на крик матери: «Мой тарантас!» — Смоктуновский помечает мысли Иудушки: «Неужто, сука, документы подделала?!» При этом собственно реплика: «Я ведь не в претензии...» — помечена: «Очень искренно». Стыковка внутренней речи и произносимых «искренно» фраз создает парадоксальное противоречивое единство. И комментарий артиста к финалу сцены. На фразу: «Мы к вам, вы к нам, по-родственному...» — пометка: «Дивное российское существо». И дальше: «Ну, вот Иуда и проглянет». В следующей сцене Смоктуновский выписывает общие принципы работы в спектакле «Господа Головлевы». На полях выписана, видимо, режиссерская рекомендация: «Репетируй вне жанра». И рядом выписанные в рамку принципы: «Салтыков-Щедрин — разница между тем, как его играют, и тем, как его можно и нужно жить. — Если и есть, чем можно удивить, то как эту остроту сделать жизнью. Способ жизни: выявление процесса борьбы-ненависти друг к другу. Мой (Иудушкин) театр (и он любит играть), и если его заведут, то он раздевает дерзнувшего легко, полно, глубоко, абсолютно». Итак, фантасмагорию Салтыкова-Щедрина актерам предлагалось не «сыграть», а прожить. «Сделать жизнью» стилистическое ехидство, жанровую остроту одного из самых трудно поддающихся переводу русских авторов. Гротеск характеров рождался в сгущении бытовой и психологической достоверности. Додин не боялся смешения жанров, предлагал актерам репетировать, о жанре не задумываясь, не опасался физиологического натурализма на сцене, образующего взрывчатую смесь с общим символическим решением спектакля. Не случайно самой гармоничной сценой спектакля была сцена семейного чаепития: Иудушка с матерью и Евпраксеюшкой сидят с картами за самоваром и ведут нескончаемый разговор обо всем и ни о чем: — 89 —
|