|
Пушкин, таким образом, становился чем-то вроде гения эстрады А. Райкина, меняющего свои маски на потеху публике. Однако Достоевский, по-видимому, не знал или забыл о том, что Пушкин с детства говорил, писал и думал по-французски, что он был европейски образованным человеком, масоном, и единственной его метаморфозой было «перевоплощение» из французского барчука в гениального русского поэта, и оно ему, слава Богу, удалось, после чего мир старой и новой Европы, как и мир старой и новой России, стали его собственными мирами, не требовавшими никаких «перевоплощений» и воспетой Достоевским «всемирной отзывчивости», которая, увы, попадая в область политики, частенько оборачивается непрошеным вмешательством в чужие дела. В то же время «схема Достоевского» пришлась кстати советским литературоведам, так как она, в частности, освобождала их от необходимости исследовать религиозную сущность «Подражаний Корану» — ведь это, мол, было всего лишь одно из «перевоплощений» — примерил человек маску мусульманина — и все тут. Тем более что сосланный за безверие Пушкин вроде бы был атеистом и вольтерьянцем, превратившим за два-три года до встречи с Кораном евангельское сказание в эротическое шоу («Гавриилиада») и сумевшим недрожащей рукой записать такой вот экспромт: Христос воскрес, моя Ревекка! Сегодня следуя душой Закону Бога-человека, С тобой целуюсь, ангел мой. А завтра к вере Моисея За поцелуй я, не робея, Готов, еврейка, приступить — И даже то тебе вручить, Чем можно верного еврея От православных отличить. И вдруг — о Коране без насмешки, словами, идущими из глубин души, из сердца. Дореволюционные литературоведы, не скованные цепями идеологии, не увидели в коранических стихах Пушкина клоунады с «перевоплощениями». «В "Подражаниях Корану", в особенности в великолепной картине: "И путник усталый на Бога роптал" много религиозного смысла и настроения... Весь этот маленький сборничек может быть понят как гимн Богу, вознесенный над всеми исповеданиями»,— писал Н. Котляревский. «Подражания Корану» насквозь проникнуты монотеистическим духом и неподдельным религиозным чувством»,— вторил ему харьковчанин Н. Черняев. Этим же чувством проникнут и знаменитый «Пророк», в котором трудно не заметить присутствие Мухаммада. Некоторые пушкинисты считают, что загадку «Подражаний Корану» так и не удалось разрешить за почти два столетия, прошедшие со дня рождения этих стихов. На самом деле никакой загадки здесь нет. Просто «безверие» Пушкина не выдержало прикосновения к наиболее строгому и завершенному, доведенному до предела монотеизму ислама, и Бог проник в его сердце. Поэтому, если вы вдруг ощутили необходимость общения с Ним, но забыли слова молитв, можете смело прочитать первое четверостишие, которым начинается пушкинский цикл коранических стихов: — 227 —
|