Психотерапия. Теория и практика

До сих пор шла речь о неуправляемых и непринимаемых чув­ствах, вкладываемых в Другого в процессе проективной идентифи­кации. Обсуждались позиции авторов, в большей степени интере­сующихся деструктивными аспектами проективной идентификации, Традиция исследования проективной идентификации как деструк­тивного «вложения» в Другого берет свое начало от классических работ М. Кляйн, которая рассматривала проективную идентифи­кацию как прототип агрессивных объектных отношений. Исследо­вались ранние и примитивные фантазии, свойственные шизоидно-параноидной позиции, о внедрении в мать или проецировании в тело матери отделившихся (в результате расщепления) частей свое­го тела для причинения ей вреда (M.Klein, 1946; M.Klein et al., 1952). Позднее Паула Хайманн (1966) отмечала, что в процессе про­ективной идентификации происходит идентификация пациента со своей отвергающей матерью. М. Пордер в более общем виде утвер­ждает, «что наилучшим образом можно понять проективную иден­тификацию как компромиссное образование, включающее в каче­стве главного компонента идентификацию с агрессором» (цит. по: [16. - Т. 2. - С. 214]). Р.Урсано, С.Зонненберг и С. Лазар отмечают, что в процессе проективной идентификации пациент «продолжает идентифицировать себя с враждебностью» (Урсано Р. и др., 1992.-С. 135).

В связи со столь распространенным пониманием проективной идентификации как агрессивного «вложения» в Другого, Н.Хамил­тон (1986) специально привлекает внимание исследователей к ее позитивным аспектам. Им обсуждается процесс «позитивной про­ективной идентификации», когда на другого человека проецируется «хорошие» и «любящие» Я-репрезентации, с тем чтобы через по­вторную интроекцию активизировать развитие позитивных объектных отношений, используя эмпатическую связь с принимающим объектом. По мнению X. Томэ и X. Кэхеле [16], представления Н. Ха-мялтона о «позитивной проективной идентификации» отчасти пе­рекликаются с представлениями X. Кохута об «идеализируемом» и «отзеркаливающем» Я-объектах.

Кажется очевидным, что использование позитивной проектив­ной идентификации как способа активизации развития позитивных объектных отношений возможно в случаях нормального, не нару­шенного дефицитом идеализации и отзеркаливания развития лич­ности. В клинических случаях само наличие «хороших» и «любя­щих» Я-репрезентаций находится под вопросом. Именно поэтому в процессе проективной идентификации Другому навязывается ме-такоммуникативное требование признания «хорошести» Я. При обсуждении видов проективной идентификации, выделяемых С.Кашданом (1988), отмечалось, что кажется возможным рассмат­ривать в качестве бессознательной попытки добиться признания «хорошести» Я проективную идентификацию не только инграциа-ции, но и власти. Если в процессе проективной идентификации ин-грациации Я пытается заслужить подтверждение собственной «хо­рошести», то в процессе проективной идентификации власти такое подтверждение агрессивно завоевывается. Напомним, что X. Кохут рассматривал нарциссический гнев как попытку сохранить само­уважение в условиях дефицита «отзеркаливания». По сути, проек­тивная идентификация власти является крайним способом сохра­нить самоуважение, требуя от Другого признания превосходства, «лучшести» Я. Если не удается заслужить признательности и восхи­щения Другого ни лестью, ни самопожертвованием, ни демонстра­цией необыкновенных способностей (такие «техники» инграциации описываются исследователями манипулятивного поведения: М.Джонс, 1964; А.Якубик, 1983), то приходится завоевывать ува­жение к Я как сильному и могущественному, дискредитируя Друго­го, «вкладывая» в Другого чувства слабости и неэффективности. В таком случае признание «хорошести», даже «лучшести» Я стано­вится необходимым условием получения поддержки (в форме власт­ного руководства), обеспечивающей выживание Другого.