Непридуманные истории. Из жизни психологов и их клиентов

но поэтому слова Валя и праздник стоят в моем сознании рядом...

Я не заметил, как это получилось. Сначала мы стояли близко лицом к лицу, он по-дружески прижимал меня к себе, похлопывая по спине и приговаривая радостно: «Ка­кие же мы молодцы!» И все тряс и тряс меня за плечи, улыбаясь. Я радовался его радости: за последнее время мы стали единомышленниками. Я доверял ему, как дове­рял бы старшему брату.

За месяцы репетиций для меня стало естественным и приятным видеть его трижды в неделю. Иногда я прихо­дил в неурочное время, то есть тогда, когда не было репе­тиций, для того, чтобы поделиться впечатлениями об уви­денном фильме, посплетничать об учительнице литера­туры, поговорить о персонажах какого-нибудь спектакля, показанного по телевидению. Он слушал меня, вставлял очень кстати свои замечания-размышления и как-то хит­ро улыбался, отчего в уголках глаз скапливались тонкие морщинки-лучики. Он не был занудным. Он был умным, увлеченным, нестарым еще (по-моему, ему было где-то тридцать четыре — тридцать пять), каким-то духовно утон­ченным, если так можно сказать.

Я не заметил, как и когда мы оказались на стульях с декорациями. Сначала мне было очень интересно: что дальше? И я почти не сопротивлялся. Он гладил меня руками везде, я почувствовал прилив желания (я уже ис­пытывал интерес к интимной жизни). Мне было ком­фортно, во мне подымалось чувство преимущества перед моими одноклассниками за мое взрослое приобщение к богеме. Я был в ожидании какой-то радости — того, что еще больше сблизит нас двоих и выделит из того тускло­го внешнего мира, в котором мы оба жили... Внезапно мое тело сложилось пополам от резкой боли, проткнув­шей меня до самого сердца. Мне показалось, что на не­сколько секунд я потерял сознание. Боль физическая разлилась по всему телу... А потом появилась ярость! Было ощущение, что ненавистью перехватило дыхание. Я не мог ни о чем думать, я мог только ощущать пульсирую­щую, горящую огнем точку в нижней части моей спины Волны обиды перекрывались волнами боли. В какую-то

34

минуту обида была так горька, ее было так много, что, казалось, она булькала даже в ушах, а во рту по­явился привкус железа: я прикусил щеку. Если бы мне сказали, что я могу так ненавидеть, я бы не пове­рил. Когда я смог дышать, я заплакал, и это было не стыдно. Были только боль и ошеломление предатель­ством. Он пытался меня успокоить. Кажется, гладил по спине, шептал какие-то слова на ухо, но мне он был омерзителен, противен до тошноты, и я резко откинул его руку...