|
Более рефлексивная, аполлоническая или психическая эмпатия обычно лучше всего подходит для работы с нарциссическими переносами. Но после их определенной трансформации наша эмпатия должна изменить свою сущность, сместившись в область соматической или дионисийской эмпатии, если мы собираемся достичь необходимой глубины для возможного восстановления расщепленной Самости. Если в первом случае проникновение на этот уровень оказывается слишком навязчивым, то теперь оно вполне приемлемо. Приведенные ниже записи из моей клинической практики могут служить подходящим примером применения эмпатии, периодически смещающейся от психической к соматической. В данном случае пациентом был 35-летний мужчина, нарциссические переносы которого претерпели значительную трансформацию, и у него стала проявляться Самость с характерными шизоидными чертами. «У меня возникает точно такое же чувство, как и в прошлый раз, которое я не проанализировал: я чувствую, что пациент меня отвергает, и ощущаю слабое отвращение. Он заметил, что последняя сессия отличалась от предыдущих. В нем чувствовалась некоторая рационализация, будто мы в процессе анализа для всего находили надлежащее место, затем он продолжает рассуждать о том, как ему, наверное, следовало относиться к тому, что вплоть до последнего времени он все еще находился под сильным впечатлением от своего отпуска. Я говорю, что мы оба находимся в поле этого чувства и что на последней сессии оно также присутствовало, но не считаю нужным его проявлять. Я отмечаю для себя, что оно довольно слабое, но присутствует постоянно. Пациент знает, что я имею в виду, и говорит, что это связано с некоторым недомоганием (disease). Я добавляю, что в какой-то мере оно ощущается им как заранее ожидаемое неодобрение с моей стороны, как недостаток моего расположения. Пациент чувствует, что на самом деле так оно и есть, и продолжает говорить о своем серьезном опасении, что нагоняет на меня тоску и не представляет для меня ни малейшего интереса. Я отвечаю, что чувство тоски исходит от некой его части, которая может легко исчезать, становиться неуловимой, и тогда он сам перестает здесь присутствовать, как бы прекращая играть в полную силу. Далее я говорю, что эта часть представляет собой нечто такое, что в данный момент теряется, поскольку способ, который позволял ее сохранять до сих пор и в основном определялся отношением к контролирующей власти - моей и других значимых для него людей, - сейчас перестал действовать. Пациент понимает смысл сказанного мной и в какой-то момент «это» видит, но затем из его поля зрения все исчезает. Все повторяется снова. Он спрашивает меня: «Почему так происходит? - и затем быстро добавляет: - Это похоже на то, словно я нахожусь в лесу и смотрю на птиц: вы их не видите, пока просто ходите и смотрите по сторонам. Вам следует остановиться и подождать, пока они не появятся». В этой фразе я слышу эхо, подтверждающее его аналогию. Он тут же замечает, как эта аналогия может увести его очень далеко - он может от нее избавиться, при этом оказавшись в состоянии некой инфляции. «Разве все должно быть именно так?» - удивляется он. Я отвечаю, что вместо того, чтобы отбрасывать эту аналогию, он должен принять ее всерьез. Он может быть в лесу, смотреть по сторонам, ожидая и чувствуя при этом всю силу метафоры. И как только у него это получится, он сможет почувствовать ее неадекватность, ощутить ее полное несоответствие ситуации, в которой он видит исчезающую часть себя. Я должен был заметить, что этот мой комментарий тоже подействовал на него угнетающе. — 140 —
|