Досье на человека

Разгоряченный и раскрасневшийся, он с разбегу прыгнул в све­жий сугроб. По телу невидимыми искрами побежали тысячи иголо­чек. И уже почерневшее небо опрокинулось и взорвалось тысячами искрящихся звезд. А прямо над его телом вздымалась шуршащая громада леса. Рядом, в соседний сугроб плюхнулись плотные телеса извергающего пар Скульптора. И Герман вновь ощутил, что и ма­ленький бревенчатый домик с дымящейся трубой, и распластанное сияющее небо, и звонко тявкающий пес, и эти люди, его друзья, и есть жизнь, неповторимая, реальная, живая жизнь, самовыражаю­щаяся здесь и сейчас, в данный миг, который и является единствен­ным настоящим, а все остальное — надуманное и придуманное, ту­манная зыбкая иллюзия, всего лишь блуждающий призрак, ищущий пристанище в уставших душах. Глубокий, густой крик вырвался из самых недр его живота и плотным шаром покатился в сторону леса, который тут же отозвался гулкими шорохами в тишине подступаю­щей ночи. И этот животный первобытный вопль принес ему чувство окончательного освобождения.

Исполненный легкости и безмятежности, он, зажмурясь, прихле­бывал заваренный на травах чай в натопленной и уютной дачной кухонке. По Даниилу и Скульптору можно было судить, что они испы­тывают то же самое. И никому не хотелось нарушать этого не отчуж­дающего, но соединяющего безмолвия, где внутреннее понимание друг друга не смешивается ни с какими словами и искуственными попыт­ками поддержать разговор. И все-таки Германа занимал один вопрос: «Что же происходило с ним полчаса назад, что творилось в нем, что это было?» И, словно опять проникнув в его мысли, уловив его ду­шевные вибрации, Даниил просто и спокойно откликнулся:

— Что это было? А это и было присутствие бога.

ПАДЕНИЕ

«Ну ладно, с меня хватит этих наваждений», — внезапно про­снувшись, резко сказал Лукин, в то время как воскресшая, но пред­ставшая в своем воскресении в несколько невнятном состоянии Лизочка продолжала посапывать, уткнувшись помявшимся личи­ком в бледную ткань наволочки. Он стиснул виски и задумался над своим странным путешествием и вообще над всем этим нео­бычным положением, которое окружило его в последнее время. Он порядком устал и от своих изматывающих бдений, и от нео­жиданных поворотов судьбы, на которых его заносило так, что каждый занос грозил чуть ли не сумасшествием. После беседы с Николаем Павловичем и его сотрудниками он ощутил в себе не­которые изменения, но все же что-то неприятное оставалось еще внутри. Ему трудно было определить, чем конкретно представля­лось это неприятное, он просто чувствовал, хотя и затруднялся описать данное чувство.