|
Самое тяжелое последствие ущемления кайнэрастии — так называемый фастидиум-синдром (fastidium — лат. скука, отвращение). Фастидиум-синдром — это больше, чем просто усталое раздражение вследствие пресыщенности. Это почти космическое чувство, страх перед которым (фастидиофобия) не идет ни в какое сравнение с какими угодно другими страхами. В статье М. Арброса “Все, что угодно, только не это” мы читаем: “В отличие от других страхов мы именно здесь сталкиваемся со страхом, без сомнения, смертным. Смертным он является в том смысле, что человек, его подавляющий, обрекает себя на смерть при жизни. С другой стороны, фастидиофобия — это, безусловно, самая творческая из всех фобий. В отличие от фобий-синдромов (к примеру, клаустрофобии или мизофобии) фастидиофобия может играть роль некоей несущей основы для личностного роста. Совершенно несостоятельными кажутся объяснения пустоты и депрессий отсутствием смысла, экзистенциальным вакуумом и пр. Нет такого смысла, который бы со временем не приедался. Новизна — вот главный смысл всего. Страх того, что в жизни ничего нового больше не будет, — самый невыносимый”. Исторический аспект кайнэрастии является несомненным и всем очевидным. Все новые социальные группы, поначалу подавляемые устоявшимся общественным порядком, выходят потом на первый план, причем старая власть, “власть утомленной кайнэрастии” всегда ведет себя в такие минуты растерянно, медлительно и беспомощно, что видно из истории всех революций. Никогда не следует ставить заслоны на пути обновления. В этом смысле XX век есть век реализации кайнэрастии в невиданных до сих пор размерах. “Жалко только, что до сих пор не было мыслителя, который осознал бы это, крайне отрадное обстоятельство, но теперь и эта беда позади”. “Нет ничего удивительного в том — писал М. Арброс, — что миром, так сказать, “правит мода”. Ни в чем другом человеческая сущность не проявляется так отчетливо и сильно. Проклятия философов, стремящихся уничтожить вполне естественное стремление человека к новому, слышны в общественном хоре не более отчетливо, чем писк десятка муравьев на фоне духового оркестра. Гораздо полезнее было бы разработать теорию, которая позволяла бы принять все эти вещи, а не отвергала бы их (что, собственно, он и сделал, — А. С.)”. Особое его раздражение вызывал в этом смысле М. Хайдеггер, считавший модусами “падшего бытия” (verfallendes Dasein) любопытство, толки и двусмысленность (Neugier, Gerede, Zwiedeutigkeit). “Любопытство и сплетня служат удовлетворению самой сильной, насущной, вечной естественной потребности человека в новизне. По-настоящему падшее бытие как раз начинается за их пределами”. — 263 —
|