Оба они, не раз потом вспоминавшие эту ночь, понимали, что происшедшее не было банальным соитием, но оказалось таинством, которого они причастились за непонятно какие заслуги. Когда время вновь завременилось, губы их еще раз соединились, скрепив печатью молчания то неведомое, что не имело названия. Первой, минут через пять, нарушила тишину Соня:
Сказать: «так хорошо» в этом случае было бы пошлой банальностью. Впрочем и эти несколько слов были банальностью. Слова сейчас были не нужны. Они оттеняли то, что вдохновило Костю и встревожило Соню. Это нечто было вспышкой какого-то очень далёкого воспоминания. И узнавания: узнавания неумолимого, безжалостного, мучительного, прекрасного, горького. Вне всякого сомнения его «пустота» уже знала, знала множество раз её чарующую «пустоту». Они встретились вновь: вот что, вопреки всякой логике, подсказывали самые недра существа. В полузабытьи их тела прижимались друг к другу, проваливались друг в друга, растворялись в чем-то ослепительно огромном, безнадежно забытом. Затем губы соединились еще раз. Губы, руки – переплетающиеся пальцы, говорящие «Помню тебя! Помню! Помню!». Плоть мягко, бережно, мучительно медленно устремилась в плоть... И вечность, таинство причастия вечности - повторилось... Прошло часа два или, может быть, три. Они лежали обнявшись: голова её покоилась у него на груди. Вдруг, как бы очнувшись, он внятно произнёс то, что уже многажды говорили друг другу их губы, руки, тела:
Счастье было так близко (боже, какая избитая фраза, но точнее не выразишь!). И вот всё разрушено. Взглянув на умоляющие глаза Сони, Костя понял, что ЭТО уже никогда не повторится. Невидимые мосты сожжены... Молча собрался: — 50 —
|