|
33. «Я думала, что ненависть, любовь или смерть низвергаются на нас, как языки пламени в Страстную пятницу. Как я ошибалась! Ну да, я ведь и впрямь верила, что существует Ненависть, которая нисходит на людей и возвышает их над собой. А на самом деле это я сама – я ненавижу, я люблю. Но ведь каждое “я” – это всегда одно и то же, некое месиво и оно тянется... и все так похожи, что просто диву даешься, зачем это люди придумали имена и какие-то различия.» Жан Поль Сартр «Тошнота»
Костя дописывает последние строки, еще раз заглядывая за черту времени и безвременья. Он очень устал, он устал от всего, что происходило в последние два месяца: от философии, от самокопания, от разборок с друзьями, подругами и недругами, от своего бессилия что-либо понять и изменить. Да и куда, собственно, менять? Он запутался, просто запутался... История жизни и смерти Мартина Гуски завершена. Файл закрыт. Компьютер выключен. В душе пустота, а ведь еще недавно он предполагал, что подойдя к финалу, он будет взволнован, растроган, впадёт в экстаз или хотя бы в отчаяние... Нет. Пусто... Костя идёт на кухню и, как задумал еще две недели назад, собирается почтить память Мартина. Наливает в стакан вино и отламывает кусок хлеба. Выпивает, съедает хлеб и произносит, усмехнувшись, вслух:
Эту сцену он рисовал себе почти две недели. Ему казалось, что слова эти прозвучат торжественно, возвышенно, скорбно, с какой-то особой нотой щемящего понимания красоты, хрупкости, величия и, одновременно суетности и тщеты человеческой жизни, великолепия и ужаса ЗАМЫСЛА... Но нет. Слова эти звучат пошло и буднично. В них нет ни капли преклонения и трепета, нет даже театрального пафоса. Попытка разозлиться на то, что всё заканчивается так нелепо: Костя бросает пустой стакан о стену. Осколки осыпаются на пол, а он по-прежнему равнодушен. Странно всё это... Может всё дело в усталости и недавно пережитом шоке, когда он чуть не сгорел в сарае? Думать и анализировать не хочется. Не хочется и перечитывать написанное, вспоминать Мартина и пытаться разгадать тайну его души. Несмотря на всё то, что он написал, эта тайна так и остаётся тайной. Не подбирая осколки стакана, Костя возвращается в комнату и ложится на кровать лицом к стене. Долго – часа два - лежит так, почти без мысли и чувства. И вдруг как будто что-то внутри развязывается: какой-то древний-древний узел... И тогда по щекам его стекают слёзы. Он плачет, просто плачет, не понимая и даже ни силясь понять отчего. Он с благодарностью принимает это живое человеческое чувство, отдается ему и вот уже почти захлёбывается в рыданиях. При этом, с какой-то особенной горькой сладостью, так, будто он понял что-то такое, что невозможно не только объяснить кому-то, но даже самому себе, - он шепчет беспрерывно: «Господи, Господи, Господи...», и от произнесения этого слова и от слез, всё внутри наполняется ровным и чистым сиянием. Потом он засыпает. — 128 —
|