• Да ты что, щенок, взбесился что ли? – Прижимает Константина в угол. Силы явно неравные: Хлопонин выше ростом и значительно более крепко сложен. Но Косте в эту минуту наплевать на неравенство сил. Резко кивнув головой, он лбом попадает по носу Хлопонина. Тонкая струйка крови потекла на белоснежную рубашку заведующего. От неожиданности тот выпускает Костю и тут же получает удар ногой в пах. Далее следует апперкот снизу, - в этот удар Костя вложил всю ярость последних дней, да и, пожалуй, не только последних: подавляемые за тридцать лет чувства находят сейчас выход. Георгий Васильевич отлетает на стол, сползает вниз и несколько секунд лежит без движения. Нокаут. Поднявшись затем на локте, хрипит:
• Ты пожалеешь об этом!

Он говорит, кряхтя и поднимаясь, еще что-то, но Костя уже не слушает. Покусывая ноющую и кровоточащую костяшку на правом кулаке, он разворачивается и выходит из кабинета; хлопает дверью... Несколько минут наслаждения абсолютной свободой, несколько минут отсутствия запретов и ограничений. Это не сравнимо ни с чем. Он первый раз в жизни переживает это. И какая ему сейчас разница – заслужил ли Хлопонин подобное...

Часть 3

Причастие

«Было бы самонадеянностью с моей стороны сказать, что все мои литературные попытки уже много лет не что иное, как поиски, как нащупывание далёкой цели, слабое, робкое предчувствие той истинной психологии всевидящего ока, под чьим взором ничто не бывает мелким, или глупым, или безобразным, или злым, а всё свято и достойно. И тем не менее это так».

Герман Гессе

1.

«Слово превращалось в горностая, в форель, в носорога, в скалу, в глаза Сикстинской мадонны, в смеющийся рот Диккенса, в камни каземата, где в предсмертный свой час народоволец Кибальчич чертил аппарат, готовый оторвать людей от Земли. Еще чем было слово? Оно было тобой, читатель, и мной, уже запертым во фразу,

как во Вселенную, во фразу - мир, где только что заржала лошадь и послышался звон ломающего лед ручья. Слово превратилось в иву, в молнию, в улыбку дикаря, в корабль Одиссея среди скалоподобных волн и сладкоголосых скал, и вдруг оно стало женской рукой, и рука протянулась до Сириуса и до палеозойских морей, как песня, где вместо мелодии бушевали горы, разбуженные землетрясением».