Тут же несколько солдат потащили клетку с Моисеем-Микулашем к разгорающемуся костру, а он снова дико захохотал. Он так и продолжал смеяться, обжигаемый языками пламени; потом, когда дым обволок его, смех перешел в кашель и, вскоре, только треск костра был слышен на затихшей площади. Мартин понял, что влекло людей к этому дикарю: сила, огромная сила, подобная той, что вела и самого Мартина до недавних пор; и неважно было, что он говорил и делал – сила привораживала толпу, заставляла следовать за собой. Даже сейчас собравшиеся посмотреть на казнь притихли, подчиняясь этой же силе. Она повергала в ужас одних и дарила бесстрашие другим... Костер догорал. Несколько солдат, вооруженных колами и пиками, разбивали на мелкие кусочки обгоревшие останки вождя адамитов. Жижка обратился к одному из своих людей:
Его подвели к Петру Канищу, рядом с которым находилось еще человек тридцать пикартов. Мартин стоял чуть поодаль, но прекрасно слышал разговор.
Кто-то из стоящих рядом пикартов зашептал Канищу:
Однако шепот прозвучал довольно громко и многие услышали его. В том числе и Жижка.
Вечером человек двадцать пикартов, и среди них Петр и Мартин, собрались в доме одного горожанина, который сочувствовал их учению. Собирались по одному и сидели, не зажигая свечей. Говорили шепотом, но временами горячий шепот переходил в громкий голос. Все собравшиеся выразили непреклонное намерение принять смерть и ни при каких обстоятельствах не отрекаться от своего учения. Говорили, что такое же настроение - у всех без исключения пикартов, находящихся сейчас в Пржбенице – а всего их было здесь около трехсот человек обоего пола, включая детей. И тут вдруг раздался чей-то голос: — 109 —
|