|
– Может быть, вы попробуете? – слышу я вдруг, как ледяным тоном произносит Петра. Она передает моей матери деревянную ложку, помахивая ею, словно мечом, перед ее физиономией. Глазурь на ложке столь же тверда, как и выражение лица Петры. Она застегивает верхнюю пуговицу своего кардигана. Линия фронта откатилась назад. Моя мать – о, может ли она не принять вызов? – изо всех сил старается заставить белую массу двигаться. Но ее слабых сил не хватает. Масса слегка смещается, и в этот острый момент она находит выход из положения, несмотря на то, что эта огромная, цилиндрической формы глыба очертаниями и прочностью напоминает шлем викинга. Если уж сила воли моей матери не может сдвинуть ее, то и ничего не сможет, разве что топорик для льда. – Я разделю глазурь пополам и выложу нижнюю часть на кекс, – вызывающе произносит она, указывая на буфетный ящичек, где лежат ножи. Я открываю его. Мне хочется, чтобы она выиграла эту битву, потому что обстоятельства сложились против нее. Ящик с ножами плохо и с трудом открывается, и когда мне, наконец, удается см о выдвинуть, я нахожу внутри много разных вещей, но ни одного острого ножа. – А у нас ни одного и нет, с начала восьмидесятых, – беспомощно произносит отец, взглянув на меня, и снова утыкается в газету, в своем блаженном неведении относительно разворачивающейся у кухонного стола драмы. Петра заглядывает через мое плечо в ящик. Я чувствую, что она критически оценивает его содержимое. Старые счета, разрозненные игральные карты, пробки, пластиковые крышки, какой-то некролог, вырезанный из «Гардиан», поржавевшие насадки для выдавливания глазури различных размеров, обрывки веревочек разных цветов, зерна риса, овсяной крупы и другие неидентифицируемые остатки, нашедшие здесь пристанище за многие годы. Снаружи, за окном, истошно блеют овцы, будто обсуждая эту свалку. Они чувствуют усиливающееся драматическое напряжение. – Может быть, я разберусь с этим? – нетерпеливо спрашивает Петра. Не дожидаясь ответа, она вытаскивает ящик и приступает к разборке. – Как дети будут прилаживать северного оленя и Санта-Клауса на такой глазури? Она тверже бетона, не откусить, – говорит она, энергично сортируя хлам по соответствующим категориям. – Почему бы вам не позволить мне начать сначала? – Потому что я всегда делала так! – жестко отвечает моя мать. Очень сомневаюсь, что она вообще когда-либо делала глазурь, и меня приводит в недоумение, почему она продолжает упорствовать в своем обмане. Просто это не ее область знаний, и обе женщины были бы более счастливы, если бы Петре позволили взять на себя заботу обо всем, касающемся рождественской еды. — 143 —
|