|
– Итак, Петра, где вы будете жить? – спрашивает Марк. Том и я в течение нескольких недель набирались храбрости, чтобы спросить ее об этом, и я завидую той непринужденности, с какой этот вопрос слетает с губ моего брата. Со времени того бесславного ленча между мной и Петрой снова сквозит холодок. Она хоть и смогла поделиться с Томом своими планами, но предпочла при этом ограничиться лишь основными деталями, и с тех пор они эту тему больше не затрагивали, за исключением организационных проблем, касающихся продажи ее дома. Пожалуй, единственный для нее способ приглушить чувство вины – это свести к минимуму разговоры о предстоящем событии, кроме самых отвлеченных. Возможно, она боится, что любое более глубокое обсуждение может заставить ее изменить планы. – У Джона есть собственный дом в Медине, – говорит она. – И еще один он купил где-то в горах Атлас, и мы будем проводить часть года там, когда в Марракеше становится особенно жарко. Он любит рисовать там. А также у него есть дом в Санта-Фе. Он ведь американец, как вы знаете, и достаточно хорошо известен в Штатах. Мы с Томом переглядываемся; этого мы не знали. На мгновение она перестает мешать и задумчиво смотрит в кухонное окно на белый снежный пейзаж. Белые за окном даже овцы. Сбившись в кучу, они таращат на нас глаза, время от времени начиная блеять. Словно сплетничают о хозяевах. Мне обсуждать семейные эксцессы не с кем, думаю я про себя и радуюсь, что у овец есть их собственное особенное Рождество. Я изо всех сил пытаюсь понять, делает ли внезапный прилив откровенности ситуацию лучше или хуже. Лицо Тома непроницаемо. Он старательно игнорирует разрядку напряженности между нашими матерями. Следуя совету Марка, он расставляет баночки со специями моей мамы в алфавитном порядке. – Как ты думаешь, куда надо поставить черный перец: под буквой «П» или «Ч»? – спрашивает он Петру. – Думаю, лучше под буквой «П», а за ним поставь сушеный острый перец и потом белый, – говорит она. Такой способ взаимодействия свидетельствует о некотором взаимопонимании между ними. Иногда я думаю, что именно эта привычка к бытовой рутине помогла Петре справиться со смертью отца Тома. Ей не приходило в голову отступать от заведенных норм и правил, даже в те ужасные дни, сразу после обширного и фатального сердечного приступа, когда он оставил ее выброшенной на берег. Я помню, как через пару недель после его смерти Петра попросила нас приехать к ним домой, где они прожили вместе предыдущие сорок лет, чтобы помочь избавиться от старых вещей, принадлежавших ему. Это показалось мне немного преждевременным. Но с момента того ужасного телефонного звонка ранним воскресным утром потерявшая мужество Петра была достойна уважения в своей попытке справиться с потерей супруга. Не было истерик. Никаких жалоб на судьбу. Никаких эмоциональных вспышек. — 139 —
|