|
Конец исследования снова привел нас к его началу. В сущности, "антиномия символа" и есть не что иное, как "проблема символа в свете философии культуры". Первая и вторая главы нашей работы выявили общий характер этой антиномии и показали ее конкретность на двух современных концепциях символа. Теперь, з свете третьей главы, мы можем заново обратиться к ней и поверить ее собственными средствами. Изложение наше будет кратким; те или иные необходимые детали проблемы уже налицо. Остается лишь дать общую ее перспективу и ответ. Конфликт между культурой и жизнью. Уже Руссо в середине XVIII столетия громко возвестил о нем. Его энергичные выпады против искусств и наук явились первыми побегами проблемы, которой суждено было разрастись в столь непролазную чащу за какие-нибудь полтора-два века. Но у Руссо конфликт этот еще слишком восклицателен и междометийен; за лесом сентиментальных "обобщений" не видно у него стойко-логических деревьев проблемы. Культура морально ослабляет и развращает, физически она не отвечает всем запросам человека; она фантом, которому надлежит противопоставить спасительный клич "возвращения к природе". К какой природе? По-своему воспринял этот клич Шатобриан, отсылавший своих цивилизованных героев для "воспитания чувств" к краснокожим; по-своему преломился он в Ницше, который, проповедуя также "возвращение к природе", называл Руссо-провозвестника этого "возвращения"-"идеалистом и канальей в одном лице" [1]. И лишь XX век четко и внятно определил "начала и концы" проблемы; конфликту между культурой и жизнью суждено было оказаться-в лице многих "властителей дум" буржуазного Запада-тупиком и пленением мысли. Многообразны проявления и оформления этого конфликта, но все они собираются в один исходный пучок, и пучок этот-символ. Жизнь, целостная и непосредственно тождественная себе, нарушается культурой, как символической деятельностью. Символ производит раскол. Сотни книг и трактатов живописуют и анализируют этот раскол жизни на безжизненный разум и внеразумную жизнь, на жизнь, ставшую формулой, и жизнь, остающуюся переживанием. Отсюда возникают "трагедия культуры", как неизбежное отдаление от жизни, и "трагедия жизни", как неизбежное искажение ее культурой. Философия соответственно распадается на философию жизни и философию культуры; литература-на прославление жизни вне культуры и на сохранение культуры от жизни, от ее разнузданно-инстинктивных (поскольку внекультурных) атак. Так явлены нам, с одной стороны, Фальки и Санины с их "культом непосредственности и жизни", а с другой стороны-утонченные иероглифы Стефана Георге или Т. С. Элиота. "Культ непосредственности", такой привлекательный в своих изустных манифестациях, оказал ся на деле культом разнузданного хулиганства (у С. Пшибышевского, например) или разнуздайного эротизма (у Д.Г. Лоуренса). Утонченные иероглифы продолжали оставаться тем, чем они оказались с самого начала: "филологическим бытием". Пропасть между обеими сторонами выглядела непреодолимой. — 97 —
|