Феноменологическое познание. Пропедевтика и критика

2' Е. Husseri, Die Krisis der europalschen Wissenschaften.,., S.

46. 48

стоятельства, довольствуются тем, что им говорят какое-нибудь слово, которое является для них знако­мым звуком, напоминающим им то пли другое; тогда они принимают за объяснение то ощущение, которое они испытывают при этом слове, и полагают, что у них есть мысль»28. Ну, в повседневной жизни еше куда ни шло! Как же быть с тем, когда такое оказы­вается возможным в философии: с людьми, обязан­ными иметь мысли, так сказать, ex professo? Более того, не просто лишенными мыслей, но и обосно.ьь;-вающими эту лишенность элитарно иноязычными словами, за которыми прикрываются отнюдь не эли­тарные ощущения. Примеры? Отдавшись желанию, их можно черпать пригоршнями, надеясь, что в буду­щем ими еще заинтересуются коллекционеры фило­софских абсурдностей. Вот, впрочем, несколько хрес­томатийных образцов упразднения знания в теории познания. Автор одной наделавшей в свое время мно­го шуму философской концепции задался целью от­ветить на вопрос Пилата: «Что есть истина?» После долгой и насильственной эксплуатации собственного лексикона он пришел к неожиданному и вполне про­фессиональному выводу: истина есть заблуждение. Но тут вставал простой вопрос: почему же называть ее истиной? Пришлось еще раз раскладывать пасьянс из -слов, и тогда выяснилось, что она—не простое за­блуждение, а (совсем как в сказке с курочкой-даро­носицей) целесообразное, т. е. прагматически полез­ное и необходимое. При всем том оказалось, что как истина, так и заблуждение суть фикции. Выход был найден и здесь: заблуждение стало нецелесообразной степенью фикции, а· истина—целесообразной степенью заблуждения; в итоге же (итога у автора нет; итог— наша «интерпретация» его теоретико-познавательной клоунады), истина явилась целесообразной степенью нецелесообразной степени фикции29.

Еще один—последний—пример, сколь бы соблаз­нительно ни было желание застрять в этой теме,

28 Rudolf Steiner, Der menschllche und der kosmische Qedanke, Dornach, 1961, S. 10—11.

29 Н. Vaihinger, Philosophfe des „Als ob", Berlin, 1922. Мы· уже имели возможность однажды обсуждать этот курьез. См. К. А. Свасьян, Проблема символа в современной философии, Ере­ван, 1980, с. 25—26.

49 4-8

Кант в свое время вывел невозможность рациональ­ной психологии, поставив своих эпигонов перед дели­катной задачей насыщения волков при условии це­лости овец. Надо было спасать психологию после то­го, как критика познания установила, что душа есть... не душа вовсе, а продукт применения аналитической функции рассудка к телесно-чувственному материалу. Решение и в этом случае пришло по наитию: в пред­ложенном Фридрихом Альбертом Ланге лозунге: «пси­хология без души». Пусть, однако, читатель потрудится перевести этот «шедевр» университетской философии на греческий язык: психология без души окажется нау­кой о душе без души, и соответственно психиатрия станет лечением того, чего нет. А, как известно, че­го нет, того нет. Случай, впрочем, не был беспреце­дентным; столетием раньше нечто подобное довелось испытать аббату Галиани, проницательнейшему ав­тору «Диалогов о торговле зерном», который вынуж­ден был определить себя как «советника коммерции в стране, где нет коммерции»30. Откровенно, немецко­му профессору недоставало последовательности; будь он последовательным, ему пришлось бы осознать, что наука о душе без души потому и оказалась совершен­но серьезным изделием логики, что сама логика (по той же, т. е. по своей собственной логике) была нау­кой о правилах мышления... без мысли.