Феноменологическое познание. Пропедевтика и критика

1 С. G. Yung, Memories, Dreams, Reflections, New York, 1965, p. 247—248.

25

как его малюют; о каком же европоцентризме может идти речь, когда все более привычным становится об­раз культурного европейца, не умеющего отстаивать собственную культурность и с виноватой улыбкой гло­тающего горькие пилюли упреков со стороны предста­вителей «развивающихся стран», а то и вовсе дикарей. Этот образ, еще со времен Шатобриана преследующий сознание европейца, стал воистину неким мифом, где «прооранному» самоуничижению соотечественников Мо­царта, Леонардо и Гёте противостоит «сакральное» превосходство татуированных аборигенов или немно­гословных наставников тибетских монастырей. А меж­ду тем само это превосходство в значительной степе­ни обусловлено «сумасшествием» думающих голов;

уже не говоря о трогательных фантазиях Майи-Рида, кому, как не добросовестным пионерам европейской научности, от Гумбольдта до Леви-Стросса, обязаны «мудрые» туземцы или хранители тысячелетних тайн своим ошеломляющим влиянием на представителей западного человечества! И однако ситуация не реша­ется столь просто; в бесхитростном парадоксе собесед­ника знаменитого психолога заключен своеобразный и достаточно внушительный резон, радикальное прояс­нение которого вырастает до масштабов истории евро­пейской мысли в целом. Во всяком случае, «голове» не мешало бы поразмыслить над той тревожной лег­костью, с которой ей приходится принимать сердечные заверения в ее собственном сумасшествии.

Чем же думает человек? На какой-то миг созна­нию европейца могло бы показаться, что .вопрос этот никчемен и наивен, поскольку давно и окончательно решен. У большинства более или менее образованных носителей цивилизации он просто не возникает, словно бы ответ на него был чем-то само собой разумеющим­ся. И однако дело обстоит не так просто, как его пред­ставляют авторы научно-популярных брошюрок, при­своившие себе право выступать от имени «науки вооб­ще». Чем думает человек? Разумеется, головой. При этом ускользает от внимания, что такой ответ если чем-нибудь и разумеется, то самой головой, так что, строго говоря, здесь имеет место элементарная логи­ческая ошибка petitio principii, когда нечто доказыва­ется с помощью доказываемого нечто. Скажут: чем же

26

еще может думать человек, если орган его мышления расположен в голове? Ну, конечно, оспаривать это было бы оригинальностью дурного свойства, и тем не менее неизвестно откуда появляется спонтанное воз­ражение: только ли в голове? Отчего такая монополи­зация прав, и если^она и в самом деле имеет место, то естественны ли ее основания? Сводить мышление к мозговым процессам—занятие, убедительное для фи­зиолога, «но,—вспомним возражение Энгельса,—разве этим исчерпывается сущность мышления?»2 Философ, мягко говоря, потребует отчета. Во-первых, о каком мышлении идет речь? Сводя мышление к чему-то, на­до же знать, что есть мышление, и знать по существу, а не в молекулярно-химических суррогатах. Физиоло­гия декартовского «cogito», может быть, представляет собою определенный лабораторный интерес, но зна­чимость ее, к счастью, простирается далеко вне круга интересов физиолога. Во-вторых—и это почему-то, как правило, ускользает от внимания—сама физиоло­гия не вневременна, а исторична. Ее истины, говоря языком Лейбница, не «вечные истины» (?????? eter-nelles), а «фактические истины» (verites de fait). Это значит: узурпация мышления головой носит отнюди не провиденциально-извечный характер, а вполне ис­торический, т. е: она, как и всякая другая узурпация, обусловлена рядом конкретных мотивов: телеологиче­ских, социальных, экологических и т. д. Скажем так: