|
ности, к полноте. Сказанное никоим образом не следовало бы принимать за критику. Это—не критика, а попытка описания фактов в своеобразном ракурсе. Надо иметь в виду: если это было так, то это должно было быть так. Мысль, проходящая обряд самопознания и самосознания, должна была оторваться от своей мифической родословной (как знать, не через повторение ли поступка Эдипа?), но опасности, подстерегающие ее на этом пути, оказались неисчислимыми. Не такова ли и схема истории отдельной человеческой жизни (аналогия необязательная, хотя эвристически небесполезная): ребенок, пребывающий под сенью родительского -рая, вырастает в подростка, могущего замахнуться на родителя, и дальше в юношу, покидающего отчий дом в теме верности шубертовскому «Скитальцу», чтобы, наконец... Но конца-то и нет еще. Вернется ли он в отчий дом, возмужалый, новый, по-новому, или растратит свой срок в бесцельных и бес-проких мытарствах,—вопрос пока остается открытым. Драма мысли (ее заключительный акт) еще не допи- 23 сана. Но несомненно одно: авторский коллектив, пишущий эту драму, неоднороден. И в шуме бранных дискуссий по поводу престола мысли между пустыми формами рассудка и слепыми созерцаниями чувств не столь уж редко звучат загадочно просветленные реплики прозревающей памяти первородства. Память & прологе удерживает Фауста от «театра абсурда» и выпрямляет его стези. Глава 2 Проблема познания как Reductio ad absurdum В воспоминаниях К.—Г. Юнга приводится любопытный разговор, имевший место между ним и вождем одного из племен американских индейцев: «Видишь,—сказал Охвией Биано,—как жестоко выглядят белые. Их губы тонки, они остроносы, их лица покрыты морщинами и искажены складками. У них вытаращенные глаза; они всегда что-то ищут. Что они -ищут? Белые всегда хотят чего-то; они всегда тревожны и беспокойны. Мы не знаем, чего они хотят. Мы не понимаем их. Мы думаем, что они сумасшедшие. Я спросил его, почему ему кажется, что все белые сумасшедшие. —Они говорят, что они думают головами,—ответил он. —Ну конечно. Чем же думаете вы?—удивленно спросил я его. —Мы думаем тут,—сказал он, показав на сердце»'. Разговор действительно интересный. Впрочем, значимость его определяется не столько эффектной парадоксальностью формулировок, как могло бы показаться поначалу, сколько их символичностью, в которой таится симптом первостепенной важности. Трудно сказать, выглядят ли белые в самом деле жестокими, но очевидно одно: в контроверзах такого рода им едва ли не всегда приходится обнаруживать примерный комплекс неполноценности, корни которого, как правило, остаются вне поля зрения. В конечном счете, европоцентризм, ставший притчей во языцех, не так страшен, — 13 —
|