|
Не только современное понимание, но и анализ христианских текстов, включая апокрифические, позволяет сделать ключевой вывод. Личная свобода и государственный левиафан — исключают друг друга. При этом первая, конечно же, понимается не в том, языческом, ее понимании, где интерес гражданина сливается со славой своего города. Новый взгляд на вещи утверждает, что не человек служит государству, но само государство обязано расчищать человеку путь к его Господу. А следовательно, восторжествование христианской системы ценностей означает разрушение прежних устоев. Впрочем, любое разрушение связано с созданием нового — «пустоты» не терпит не только природа, но и социум. Поэтому, строго говоря, социальное разрушение в действительности предполагает качественное преобразование предмета. В данном случае государства и всех его институтов. Включая, собственно семью в ее узком значении, где она отгораживается от своего сверхбольшого дома-отечества. Прежде всего она держит человека в плену сложившегося быта, и обращение Европы в веру, ядром которой предстает (оборотная сторона свободы) личная ответственность, без этого невозможно. К тому же — и в этом, может быть, главный парадокс — система ценностей огромного конгломерата народов, объединившихся в составе империи, оказывается производной от интересов количественно ничтожной группы римского нобилитета. Впрочем, дело не в одном противостоянии количеств. Этническая пестрота завоеванного мира уже одной своей массой не может не подавлять культуру правящего слоя, даже язык которой неизвестен подавляющему большинству населения. Поэтому ценности Рима — это не более чем ценности вируса в структуре еще не потерявшего жизнеспособность организма; его лихорадит, но механизмы иммунитета продолжают функционировать. Поэтому в конечном счете разлагаются идеалы Рима, а значит, их на место должно встать что-то другое, опирающееся на более широкую социальную базу. Именно ими и становятся ценности христианства. Отсюда неудивительно, что новая вера не устраняет необходимость создания новой системы связей, скрепляющих культуру социума, которая приходит на смену языческой. Однако единственным основанием, на котором строится все культурное строительство, вся система социальной коммуникации, продолжает оставаться тот же извечный союз мужчины и женщины. Стоит распасться ему, как исчезнет сама цивилизация, ибо вне (пусть и сменяющегося межгендерным) межполового и (пусть опосредуемого фигурой воспитателя) межпоколенного обмена невозможно решительно ничего. А значит, полное разрушение семьи недопустимо, и та обязана возродиться, но теперь уже как главный коммуникатор христианской системы ценностей. Что, собственно, и происходит в Средние века. — 158 —
|