|
Теперь обратимся к Мопассану. В «Милом друге» есть сцена, когда Жорж Дюруа ожидает в фиакре Сюзанну. Условившуюся с ним бежать в двенадцать часов ночи. Это час, в который все поставлено на карту. Поэтому перед Мопассаном стояла задача в отличие от описания соответствующего времени ночи «врезать» в сознание и чувства читателя образ этого часа, его значительность. Он добивается этого тем, что не просто дает пробить часам двенадцать часов в разных местах, на разных часах. Сочетаясь в зрительском восприятии, эти единичные двенадцать ударов сложились в общее ощущение эмоциональной полуночи. Изображения сложились монтажно в образ. Каждый зритель слышит одинаковый бой часов, но у каждого родится свой образ, свое представление полуночи и ее значительности. Представления зрителей-читателей образно индивидуальны, различны. Но тематически едины. И каждый образ подобной полуночи одновременно и авторский и свой собственный, живой, близкий. «Образ, задуманный автором, стал плотью от плоти зрительского образа... Мною - зрителем - создаваемый, во мне рождающийся и возникающий. Творческий не только для автора, но творческий и для меня, творящего зрителя» (22). Теперь обратимся к блестящему анализу Эйзенштейном портрета В. Серова «Ермолова». Этот анализ убедительно показывает, какими композиционными средствами можно добиваться того, чтобы зритель стал на точку зрения автора и сопереживал ему, его отношению к модели. Тайну воздействия портрета Эйзенштейн видит в том, что модель написана с четырех разных точек зрения: сверху, в лоб, отчасти снизу и целиком снизу. Это дает ощущение движения. Эти четыре точки «съемки» складывается в характеристику поведения зрителя: от точки зрения «свысока» к точке зрения снизу, как бы к точке ...» у ног великой актрисы. Отношение зрителя предначертано зрителю автором и «целиком вытекает из личного отношения к объекту со стороны самого автора», а это отношение выражается в особом чувстве подъема и вдохновения. Именно эти чувства, видимо, испытывал сам Серов, разделяя чувства многих современников, ярко выраженных Станиславским - «Мария Николаевна Ермолова - это целая эпоха для русского театра, а для нашего поколения - это символ женственности, красоты, силы, пафоса, искренней простоты и скромности. Ее данные были исключительны, вдохновенный темперамент, большая нервность, в неисчерпаемые душевные глубины». Эйзенштейн замечает, что нечто подобное этим чувствам Станиславского возникли у него, когда он стоял перед этим портретом на выставке произведения В. Серова в Третьяковской галерее в 1935 г. (23). — 130 —
|