Чума

страхи, потому-то любое положение, в какое они попадали, было и его

собственным.

Стремясь быть наиболее добросовестным свидетелем, он обязан был при-

водить в основном лишь документы, записи и слухи. Но ему приходилось

молчать о своем личном, например о своем ожидании, о своих испытаниях.

Если подчас он нарушал это правило, то лишь затем, чтобы понять своих

сограждан или чтобы другие лучше их поняли, чтобы облечь в наиболее точ-

ную форму то, что они в большинстве случаев чувствовали смутно. Откро-

венно говоря, эти усилия разума дались ему без труда. Когда ему не тер-

пелось непосредственно слить свою личную исповедь с сотнями голосов за-

чумленных, он откладывал перо при мысли, что нет и не было у него такой

боли, какой не перестрадали бы другие, и что в мире, где боль подчас так

одинока, в этом было даже свое преимущество. Нет, решительно он должен

был говорить за всех.

Но был среди жителей Орана один человек, за которого не мог говорить

доктор Риэ. Речь шла о том, о ком Тарру как-то сказал Риэ: "Единственное

его преступление, что в сердце своем он одобрил то, что убивает детей и

взрослых. Во всем остальном я его, пожалуй, понимаю, но вот это я вынуж-

ден ему простить". И совершенно справедливо, что хроника оканчивается

рассказом об этом человеке, у которого было слепое сердце, то есть оди-

нокое сердце.

Когда доктор выбрался из шумных праздничных улиц и уже собрался свер-

нуть в переулок, где жили Гран с Коттаром, его остановил полицейский

патруль - этого уж он никак не ожидал. Вслушиваясь в отдаленный гул

празднества, Риэ рисовал в воображении тихий квартал, пустынный и без-

молвный. Он вынул свое удостоверение.

- Все равно нельзя, доктор, - сказал полицейский. - Там какой-то су-

масшедший в толпу стреляет. Подождите-ка здесь, ваша помощь может еще

понадобиться.

В эту минуту Риэ заметил приближавшегося к нему Грана. Гран тоже ни-

чего не знал. Его тоже не пропустили; одно ему было известно: стреляют

из их дома. Отсюда был действительно виден фасад здания, позолоченный

лучами по-вечернему нежаркого солнца. Перед домом оставалось пустое

пространство, даже на противоположном тротуаре никого не было. Посреди