Чума

нил во мне благодарного слушателя. А я считал, что его превосходство в

области железнодорожных расписаний было ничуть не хуже всякого другого.

Но я увлекся и боюсь преувеличить значение этого честного человека.

Ибо скажу вам, чтобы покончить с этим вопросом, прямого влияния на мое

становление отец не имел. Самое большее - он дал мне окончательный тол-

чок. Когда мне исполнилось семнадцать, отец позвал меня в суд послушать

его35. В суде присяжных разбиралось какое-то важное дело, и он, вероят-

но, считал, что покажется мне в самом выгодном свете. Думаю также, он

надеялся, что эта церемония, способная поразить юное воображение, побу-

дит меня избрать профессию, которую в свое время выбрал себе он. Я охот-

но согласился, во-первых, хотел сделать отцу удовольствие, а во-вторых,

мне самому было любопытно посмотреть и послушать его в иной роли, не в

той, какую он играл дома. Вот и все, ни о чем другом я не думал. Все,

что происходит в суде, с самого раннего детства казалось мне вполне ес-

тественным и неизбежным, как, скажем, праздник 14 июля36 или выдача наг-

рад при переходе из класса в класс. Словом, представление о юстиции у

меня было самое расплывчатое, отнюдь не мешавшее мне жить.

Однако от того дня моя память удержала лишь один образ - образ подсу-

димого. Думаю, что он и в самом деле был виновен, в чем - неважно. Но

этот человечек с рыжими редкими волосами, лет примерно тридцати, каза-

лось, был готов признаться во всем, до того искренне страшило его то,

что он сделал, и то, что сделают с ним самим, - так что через несколько

минут я видел только его, только его одного. Он почему-то напоминал со-

ву, испуганную чересчур ярким светом. Узел галстука сполз куда-то под

воротничок. Он все время грыз ногти, только на одной руке, на правой...

Короче, не буду размазывать, вы, должно быть, уже поняли, что я хочу

сказать, - он был живой.

А я, я как-то вдруг заметил, что до сих пор думал о нем только под

углом весьма удобной категории - только как об "обвиняемом". Не могу

сказать, что я совсем забыл об отце, но что-то до такой степени сдавило

мне нутро, что при всем желании я не мог отвести глаз от подсудимого. Я

почти ничего не слушал, я чувствовал, что здесь хотят убить живого чело-