В центре чертовщины

— Я... я... не помню, — заикаясь, проговорил Блюммен. — Меня допросили и куда-то повели четверо солдат и унтер-офицер. Они меня повели, повели, повели... И вот снова я вижу: меня ведут куда-то... И затем... Я потерял сознание. И очнулся я в Сен-жерменском аббатстве...

— Вас расстреляли, Блюммен!

Пот катился с него и с меня. Лу был бледен и перестал стенографировать.

— Но кто же я? — закричал Блюммен. — Я чувствую что-то, но что это, майор? Да, конечно, меня должны были расстрелять. Я приготовился к этому. Я офицер! И меня расстреляли. Смотрите, — он рванул свою куртку, расстегнул рубаху, и мы, немея от ужаса, увидели над его левым соском два пулевых шрама.

— Вы помните сцену своего расстрела? — спросил Лу, поскольку я на несколько секунд лишился языка.

— Нет. Но я мог быть в шоке. Когда я пришёл в себя, я стал вспоминать, что со мной произошло. Я всё помню: своё детство, учёбу, службу и всё же чувствую, что это не я, как будто кто-то просто рассказал мне историю Блюммена. И я не помнил, что ехал с золотом. То есть, временами какие-то воспоминания мелькали у меня в голове и тут же гасли. Настоятель монастыря пришёл ко мне и спросил: кто я такой? Я, чтобы поверить в самого себя, сказал, что я Зигфрид Блюммен, бывший оберштурмфюрер СС. На меня немедленно донесли, и я был арестован. Меня доставили в Нюренберг, а оттуда — сюда.

— А Ирландия?

— Мне казалось, что я вспоминаю, как будто я работал там. Но всё очень смутно.

— Блюммен, — неожиданно даже для самого себя сказал я, — вы любили Елену Спарроу?

Он закрыл лицо руками.

— Да.

— И она вас?

Не отнимая рук от лица, он кивнул.

— И вы примирились с тем, что её отправили в концлагерь?

— А что я мог сделать? — закричал он. — Что?! Отправиться в концлагерь вслед за ней?! Бросить своих товарищей во время войны? Погубить свою собственную семью? Что?! И то хорошо, что она пошла в Маутхаузен, а не в Освенцим или Треблинку. Это всё, что я смог.

Что в этом хорошего, я, откровенно говоря, не понял.

— Но ведь у вас, — заметил я, — безусловно, существовал какой-то план спасения Елены Спарроу, не правда ли?

— Да, — ответил Блюммен. — У меня были друзья из администрации лагеря, и именно благодаря им вся семья Спарроу уцелела. То есть, я хочу сказать, была жива к сентябрю сорок третьего. Это был огромный риск и для меня, и для них. Я имею в виду своих друзей.

— А во время планирования операции “Тебенхайт”, — продолжал я, — у вас появились реальные шансы, наконец, вытащить вашу возлюбленную из лагеря, Что вы предполагали делать дальше?