|
— Ничего, Антон обратно насадит… Тамара понимала — завтра отец, печально вздыхая, опять насадит ворота на место. Ей было жалко отца и смешно. А бабушка уже стала обычной, почти как всегда. Разве что была очень усталой, долго и со вкусом пила чай, была неразговорчива весь вечер, но исчезло и не возвращалось жуткое выражение, подсмотренное у неё Тамарой по дороге от Татьяны. Тамара понимала — бабушка что-то несла в себе. Что-то случилось там, у Татьяны, пока бабушка её лечила. А потом это “что-то” бабушка унесла, не дала этому “чему-то” излиться и бросила “что-то” на ворота, не дав стать опасным для живых. Другие знахарки, бабки-заговорницы, даже старухи, о которых говорили лишнее; даже те, кто держал дома иконы — все они боялись партийных активистов, идейных старичков, милиционеров, пионеров, стукачей, прочих мрачных сил “нового общества”. Бабка не боялась никого, а участковый сам боялся бабки. Все знали, что бабка умеет “набрасывать обручи”. Про “обручи” Ульяна Тимофеевна объясняла так, что у человека душа — это не одно облачко, а несколько, и есть “уровни” самые главные. — Византийский крест видела? Как человек, который стоит, раскинув руки, верно? Вот одно облако так и идёт, сверху вниз, а другое — наперекрёст; там, где человек раскинул бы руки, или чуть ниже. А ещё у византийского креста есть перекладинка, где у человека голова. Тут тоже облако важное, вот тут, — Ульяна Тимофеевна помахивала рукой где-то на уровне ушей. — И третья перекладина есть, вот тут, косая. — Ульяна Тимофеевна проводила рукой наискось от левого бедра к правому. — Так вот и у человека, душа тут живёт; если уметь видеть, вроде облачка тут держится всё время.[2] Обруч накинуть — это не дать душе спокойно ходить, на этом уровне клубиться. Человеку надо, чтобы на всех уровнях жила душа, без помех, и куда обруч накинешь — там будет плохо. Если я обруч накину на эту душу, наверху, — человек ума лишится и помрёт. Если вот сюда, — бабка проводила по груди, — то сердцем станет болеть. — Сразу помрёт?! — Можно, конечно, и не сразу… Обручей до трёх кидают, чтобы не сразу. Вот Егору (это участковый) я один обруч накинула, он сразу прибежал: “Тимофеевна, за что?! Я, мол, тебе… Да всё, что хочешь…” Тамара знала: бабушка не хвастает. Участковый действительно при виде Ульяны Тимофеевны всегда первым снимал фуражку, деревянно улыбался; сойдя с тротуара, пропускал бабку: “Здравия желаю…”. Бабка степенно кивала. — Я ему — ты не на меня, мол, думай. Ты на себя думай. Будешь невинных мордовать, не то ещё будет. — 33 —
|