Сибирская жуть

Но вот тут-то, на поле, и возникло странное напряжение. Что-то стало не так, нехорошо. Непонятно что, но какие-то “не такие” ощущения начали возникать у нас обоих. И это “что-то” отвлекало нас друг от друга, заставляло внимательно вслушиваться и всматриваться. Разговор, весёлый и озорной в лесу, как-то поскучнел на поле; всё чаще возникали паузы, и мы всё охотнее молчали, оглядываясь вокруг.

— Так, говоришь, дети не любят раскопа? — задумчиво произнесла Ирина, когда мы уже пересекли дорогу; тут между дорогой, холмом-останцем террасы и долиной реки находился очень сенокосный луг. Нас специально просили не мять на нём траву, и мы постарались травить луг как можно меньше; к палатке вела узкая тропинка, и только проплешина метра четыре на пять вытоптана была перед входом в палатку.

— Не любят. Надеюсь, нам это не помешает.

— Я тоже надеюсь.

И с этими словами мы зашагали по тропинке. Но “что-то” никуда не исчезало. Напряжение, острое чувство, что кто-то ещё здесь присутствует, мерзкое ощущение пристального взгляда в спину — весь набор такого рода впечатлений, — всё это нарастало по мере того, как день клонился к вечеру. Пили чай, пока не погасла заря, не выкатилась полная луна, не зазолотила и высокую траву, и тополёво-ивовые заросли в пойме Дружинихи, и берёзки на склоне холма. Здесь было низко, на этом пойменном влажном лугу, и не видно полей за дорогой, и дальнего соснового леска. Но стоило пройти несколько шагов, и вот они — призрачные в свете луны, серебристо-золотистые, летучие дали, вплоть до холмов за Енисеем. Но лунный свет нёс нам не активизацию романтических эмоций, а новый приступ напряжения.

Даже целоваться было страшно: ведь пока ты отвлекаешься, не названное нечто может придвинуться ближе, и ты не заметишь его вовремя… Приходилось судорожно оглядываться, занимать такое положение, чтобы видеть и заросли вдоль дороги, и лесок на склоне и в пойме. Не помню, когда это занятие доставило мне меньше удовольствия.

— Я пока принесу воды в чайнике… постели пока, ладно?

— Ты быстро?

Вот после этих слов я окончательно понял, что дело по-настоящему плохо. Потому что Ирина — дочь геолога и сама биолог, разменявший не один десяток полей.

Находиться в природе она приучена буквально с детства. При всей своей эмоциональности и впечатлительности Ира превосходно приспособлена к экспедиционной жизни, и уж, конечно, никак не могла струсить от того, что мы одни на этом лугу, возле речки. Остаться одной среди ночи для неё было совершенно то же самое, что в городской квартире.