|
“Сова, — догадался я. — Она, наверно, и закрывала как-то оконце”. На душе стало малость полегче. Собирая на ощупь попадавшие под ноги прутья, сучья, коряжинки, мы удалились на небольшое расстояние от избушки и вскоре упёрлись в тёмную стену одной из гряд осинового густого подлеса. Я почему-то подумал, что внутри его с мелким валежником побогаче и шагнул было в гущину, а Славка стал эту гущину огибать… И вдруг, наклонившись за очередной дровяниной, я с оборвавшимся дыханием услышал какой-то непонятный, холодящий кровь звук: — И-и-и-и-и-и… Я вскинул голову, распрямился, выпустив валежник из рук… Это Славка, выгнув неестественно спину, пучился куда-то за стенку гряды и тоненько, монотонно визжал: — И-и-и-и-и-и… Точно так он визжал однажды, когда упал с дерева в палисаднике бабки Агафьи Корызновой, куда забрался за прихваченной первым морозцем рябиной, и угодил на стоявшую внизу открытую бочку, да так, что одна нога оказалась снаружи бочки, а другая — внутри… Я подбежал к нему и… волосы на моей голове не то что зашевелились, они, кажется, зашелестели, как сухая трава на ветру. Шагах в десяти от нас, там, куда, будто заворожённый, неотрывно смотрел Славка, в стылой ночной темноте на фоне звёзд и пнисто-ствололомного хаоса брошенной вырубки… одиноко стоял весь светящийся мертвенным, голубоватым мерцанием человек и неотрывно, с какой-то сатанинской беззвучной ухмылкой смотрел огромными глазищами прямо на нас… Если бы Славка не визжал так противно… Ведь где-то кто-то нам уже говорил… Я не помню, как мы сорвались с места, как мы бежали, как мы очутились в избушке. Помню только, что даже холод перестал для нас быть таковым. Всю ночь мы с ужасом прождали, что вот сейчас дрогнет под чьей-то неведомой силой избушка, распахнётся, несмотря на задвинутую щеколду, старая дверь и… Однако ничего не случилось, и мало-помалу наступило утро, да такое светлое, чистое, звонкое, что вскоре всё происшедшее ночью — да и сама ночь! — показалось нам просто сном, далёким-далёким и уже несерьёзным… Мы выбрались из своего произвольного заточенья на волю. Лес пел и звенел, радуясь новому дню. Бум, бум, бум! — барабанил дятел на сухостоине. — Тиу-ти, тиу-ти! — подавала знать о себе из ельника рябушка, а рябчик ей восторженно отвечал: — Фию-фию, фиють-тию! Прилетела рыжая сойка, уселась на крышу избушки и, разглядывая нас, задёргала кокетливо своей хохлатой головкой, озорно поблескивая любопытным глазом. Мы двинулись в ту сторону вырубки, куда вчера не удосужились заглянуть. То и дело нам стали попадаться грибы, правда, не свежие, а уже подвяленные, а то и сухие, и не на земле, а на ветках деревьев, на их острых сучках. — 37 —
|