|
Но буквально передо мной они вдруг вильнули, оказавшись слева, а я, в азарте забыв обо всём, нажал на спусковые крючки. Ба-бах! И тут же обласок черпанул воду правым бортом. Я метнулся влево — и слева плескануло. При этом моя рука, скользнув по краю обласка, вместе с ружьём окунулась в обжигающе-холодные волны. До сих пор не пойму, как я не перевернулся, даже ружья не утопил! Как я не оказался в жуткой весенней пучине, выход из которой был лишь один — на тот свет. * * *Но достаточно случаев. Я немного отвлёкся. То, что я, в пятилетнем возрасте заблудившись, вдруг “прозрел” и самостоятельно вышел из леса, ещё можно хоть как-то, но объяснить. А как мне объяснить вот хотя бы такое? Перед войной и в начале войны мой отец работал заготовителем пушнины и постоянно находился в разъездах, часто не ночуя дома, часто приезжая за полночь, а то и под утро. На этот раз он примчался где-то в первом часу. Именно примчался, потому что грохот его ходка — телеги — мать услышала ещё задолго до того, как этот ходок влетел к нам во двор. Конь был взмылен, храпел, отца трясло, и на нём, по выражению матери, лица не было. Кое-как успокоившись и распрягши коня, отец вошёл в избу и рассказал, что случилось. Из деревни Моховое он выехал уже в темноте. Ночь была тихая, звёздная, тёплая, и отец, уставший от дневной беготни, задремал. Кто знаком с прежним деревенским бытом, тот знает, что в этом не было ничего особенного. Задремать с вожжами в руках — вовсе не то, что задремать за баранкой. Конь, чуя дом, сам топал по лесной дороге безо всякой управы. И вдруг он остановился и захрапел. Отец встрепенулся, вскинул глаза. Рядом с ним стояли три огромных волка и какой-то белобородый старик. Интересно, что у волков были удивительно осмысленные, “человечьи” глаза. — Что будем делать? — спросил один из этих глазастых у старика. — Пусть идёт, — ответил старик равнодушно. — Ему и так скоро будет конец. Конь рванул, едва не выворотив оглобли. Отец не помнит, как доехал до дома. А через пару дней ему принесли повестку на фронт. Накануне его отправки всю ночь завывала наша собака Мильтон. Как ни успокаивали Мильтона, каких ласковых слов ни говорили ему, он всё выл и выл, будоража ночную деревню. Отца призвали в сентябре сорок второго года. А уже в ноябре этого самого сорок второго пришла похоронная. Отец был охотник, и его послали на передовую с ходу, безо всякой предварительной подготовки. Ещё один факт, имеющий самое непосредственное отношение к этому. Моей старшей сестре Валентине было двенадцать лет, когда не стало отца. Возраст уже вполне серьёзный, сознательный, и, видимо, именно поэтому она гораздо сильнее и меня, и моей младшей сестры Раисы переживала потерю. Всю жизнь. А может, тут было что-то другое… В отличие от нас с Раисой, Валентина любила отца как-то сверхъестественно, фанатично, почти обожествляя его. — 24 —
|