|
В другой раз, уже лет в двенадцать, я тонул в полноводной весенней Кети и тоже остался в живых чудом — подвернулась под руку какая-то досточка, совсем небольшенькая, но именно она меня и спасла. Позднее чудеса стали поинтересней. * * *Однажды — это было в селе Казачинском Красноярского края — я сидел под большущим окном в прихожей коммунальной бани и ждал жену с дочерью, которые ещё мылись. Они задерживались, и я потихонечку нервничал. Наконец дверь женского отделения отворилась, я поднялся, шагнул… И именно в это время полуторасаженная тяжёлая внутренняя рама с грохотом и звоном стекла рухнула на то самое место, где я сидел секунду назад. До сих пор даже представить боюсь, что было бы с моим лицом, с моей головой, не поднимись я и не сделай всего только шаг. В том же Казачинском, где к тому времени я работал редактором районной газеты, поехали мы однажды с шофёром Юрием Черняком в лесосеку, чтобы договориться с лесорубами насчёт дровишек. Квитанции в леспромхозе у нас уже были выписаны, требовалось только “подмазать” бригаду, чтобы напилила не гнилого сосняка, а добротной берёзы и погрузила на машину не по десять кубометров, как помечено в квитанциях, а по возможности — больше. “Подмазка” двумя бутылками водки прошла успешно, валка березняка, раскряжёвка и погрузка его на автомашину — тоже. Поболтав ещё какое-то время с повеселевшей бригадой, мы с Юрой вслед за лесовозами тоже направились к дому. Наш редакционный брезентововерхий газик бежал по утрамбованному белому зимнику со скоростью километров под шестьдесят. И вдруг, откуда ни возьмись, на его пути по правую сторону возник длиннющий сосновый хлыст, лежащий вершиной на полотне дороги, а комлем опирающийся на высоченный придорожный сугроб. Мгновение — и наш автомобильчик, попав правыми колёсами на хлыст, взлетел боком вверх и, перевернувшись там, ухнулся — крышей вниз — на дорогу. Лёгкая крыша, естественно, — в лепёшку. Лобовое стекло — вдребезги. Но — удивительно! — ни я, ни Юра не получили даже царапины. Правда, только с некоторым трудом выбрались из-под побитой машины. А ещё один раз (это было за несколько лет до Казачинского, когда я, студент Томского индустриального техникума, проходил практику на Артёмовском руднике, что неподалёку от города Минусинска) мне предложили спуститься на пеньковом канате в дучку и сбить там ломом со стенок заколы. Дучка — это вертикальная горная выработка, проще — колодец, соединяющий горизонтальные выработки, а заколы — это куски треснувшей при взрыве породы, куски, которые едва держатся за монолит и которые в любой миг могут тюкнуть по голове проходящего внизу или поднимающегося по дучке. Так вот, чтобы этого не случилось, мне их и предстояло убрать. Почему именно мне? Да потому, что в бригаде не оказалось желающих болтаться в подвешенном состоянии над сорокапятиметровой бездной, а мне, практиканту, некуда было деваться. Обвязали меня пеньковым канатом два дюжих молодца, упёрлись ногами в уступы и начали помаленечку опускать. — 22 —
|