Розенкрейцерское просвещение

Теперь, заканчивая книгу, я повторяю мое тогдашнее предложение использовать термины «розенкрейцерский» и «розенкрейцеры» как историческое обозначение опре­деленного стиля мышления, выяснению характеристик ко­торого и посвящена настоящая работа.

В только что упомянутой лекции я попыталась опре­делить историческое место мыслителя розенкрейцерско­го типа, показав, что он представляет собой фигуру пере­ходного периода между Ренессансом и первой фазой (пришедшейся на XVII век) так называемой «научной революции». Я сказала, что розенкрейцера можно с пол­ным правом считать продолжателем ренессансной гер-метико-каббалистической традиции; единственно новое, что его отличает, — это интерес к алхимии, не засвиде­тельствованный на более ранних стадиях движения. Од­нако, несмотря на это отличие, розенкрейцерское мышле­ние в основе своей остается «оккультной философией» (в том понимании этого термина, которое сложилось после выхода в свет труда Корнелия Агриппы (Имеется в виду его книга «Об оккультной философии» (De oc-cultaphilosophia), опубликованная в 1533 г. и предлагающая читателю синтез различных герметико-каббалистических традиций. Книга поль­зовалась популярностью на протяжении нескольких столетий)) Я сослалась на Джона Ди, философа, сочетавшего алхимические и каббалистические интересы, как на пример типично ро­зенкрейцерского мыслителя, добавив, что, по моему мне­нию, какие-то следы розенкрейцерского мировоззрения можно обнаружить и у Фрэнсиса Бэкона, и даже у Исаака Ньютона.

В этой книге я попыталась реконструировать истори­ческий контекст розенкрейцерского мышления, и я бы хотела, чтобы ее оценивали именно как историческую ра­боту. Будучи историком, я задалась целью обнаружить и отворить те давно закрытые (и скрытые от наших глаз) шлюзы, сквозь которые некогда двигался розенкрейцер­ский идейный «поток». Понимая, что, занимаясь подобной темой, невозможно обойти стороной таинственные розен­крейцерские манифесты с их провозвестиями нового от­кровения, я отважилась углубиться в обескураживающе зыбкую область розенкрейцерской литературы, и там ме­ня ждало подлинное открытие: несомненным и главным источником влияния на немецкое розенкрейцерское дви­жение оказался не кто иной, как Джон Ди.

Сразу даже трудно полностью осознать, что влечет за собой подобное утверждение. Джон Ди неожиданно для нас приобретает значение фигуры первого плана на тогдашней европейской сцене. Его жизнь и деятельность условно мож­но разделить на два периода. Первую часть своей жизни Ди провел в Англии: он был магом, то есть одним из закулис­ных «властителей дум» елизаветинской эпохи, магом-мате­матиком, чьи идеи вдохновляли сторонников технического прогресса, в то время как более эзотерическая и мистиче­ская часть его учения оказала немалое влияние на Сидни и его друзей, а следовательно, и на все елизаветинское поэти­ческое движение, которое они возглавляли. Затем, в 1583 г., Ди уехал за границу, и там, в Центральной Европе, по су­ществу, начал свою карьеру заново: на этот раз — как ли­дер алхимико-каббалистического движения, получившего сенсационную известность благодаря успеху «трансмута­ций», которые демонстрировал Эдуард Келли. Сейчас мы знаем, что это движение отчасти носило религиозную окрас­ку и что творческая мысль Ди в период его пребывания в Богемии достигла «наивысшего накала»; однако второй, «богемский» этап биографии Ди не был в достаточной сте­пени исследован. А пока он остается в тени, мы не можем оценивать жизнь и деятельность Ди в их целостности.