|
Потому отжимать масло решили глубокой ночью. Выбирали ветреную и холодную ночь, когда прохожих меньше и порывы ветра приглушают гупанье кувалды. Но всё равно за обстановкой во дворе надобно следить. И снова эта работа досталась детям. Совсем не детская картина: надо спрятаться за забором так, чтобы просматривалась вся улица, не бегать, не топтаться, не разоблачать себя в течении нескольких часов до смены и это в сорокаградусный мороз. О подозрительных случаях сообщать условным царапаньем оконного стекла и тогда всё вокруг замирало до выяснения ситуации. Кто старше пяти лет, тот сызмальства постигал партизанскую сноровку. Отжим подходил к завершению. Уже под столом, чтобы не опрокинуть ненароком, выстроились банки, бутылки, бидоны с продуктом. Осталось ещё чуть-чуть, и можно перевести дух. Но ... Толя из засады заметил на улице людей. Опрометью бросился к окну, процарапал условный сигнал и скрылся в тайнике. Контролёров нельзя ни с кем спутать, обознаться или не заметить. У них особая уверенно-трусливая походка, непрерывно вертящаяся голова и неизменный портфель. И точно. Подошли к калитке: заперто. Надавили, налегли, сломали, вошли. Мигом к двери, к окнам, вокруг хаты. Крики: „Открывай, Петро! Мы всё уже знаем! Давай по-хорошему!” В ответ тишина. Все затаились, подворье безмолвствует и только манящий запах подсолнечного масла на порывах ветра долетает до бушующих людей на чужом двору. Уходило время, крикуны стали замерзать. Вдруг один из них метнулся в сарай, отыскал лом и бегом к двери. Попытался поддеть им и так и сяк, наконец, нашёл зацеп, навалился, и дверь затрещала. Сломать её легко, но восстановить – это дело многих дней, большого труда и денег особенно зимой в лютый холод и при бездонных сугробах. При сломанной двери всё равно войдут и остановить их старик, две женщины и двое детей не смогут, потому Пётр крикнул: „Выхожу, остановись!” Схватил три бутылки масла, вышел на крыльцо и каждому взломщику вручил по бутылке. А те негодовали: „Порядка не знаешь? Заставляешь мёрзнуть под дверью? Завтра ещё столько же принесёшь в контору, будем разбираться!” Это был очередной налёт борцов с зажиточными крестьянами. Хотя кампания по раскулачиванию закончилась, но она так глубоко проросла в головы энтузиастов, что всякий раз, когда возникает подозрение о даже малом превышении достатка над нищетой, стихийно, но неизбежно сбиваются шайки местных выдвиженцев, которые на узаконенных лозунгах куют своё благополучие. Пётр не дотягивал даже до середняка. Всё имеющееся происходило от собственного труда. Но уже прошла конфискация коровы, лошади, поросёнка, козы, сосчитаны и обложены налогом куры, утки, гуси, на каждом кусте смородины, малины и крыжовника висела учётная бирка, вишни, яблони и груши внесены в список общественных растений ... По дворам ходили борцы за оскуднелое равенство и отбирали даже стамески, долота, топоры, молотки, пилы, вилы, лопаты, грабли ... Потом это всё появлялось на базарах, в тайных ларьках, по сёлам разносили сумочники*, разъездные гончары и прочие изыматели. — 26 —
|